Несмотря на многострадальные противоречивые чувства, которые терзают, рвут и разрывают подобно двум крюкам, безжалостно тянущим в разные стороны изнутри, Беннингтон чувствует неповторимое спокойствие, умиротворение и, пожалуй, даже упоение. Секс – это заебись, особенно тогда, когда он спонтанный, первобытный и животный, но после него всегда наступает похмелье. Тягучее, тяжелое и весьма болезненное. К искреннему удивлению Беннингтона, хуево он себя не чувствует, а когда девчонка поворачивает голову и касается губами уха, Честеру и вовсе кажется, что ничего страшного он не сделал. Все правильно. И все заебись. Слыша рваное – живое и горячее – дыхание совсем рядом, Беннингтон вдруг приходит к выводу, что ему хочется всегда быть рядом – и чтобы девчонка тоже рядом топталась. Хранитель оправдывает себя тем, что без него Росси в опасности, с ним – в безопасности, но это всего лишь одна из причин и, конечно, отнюдь не самая главная. Сейчас запариваться Честер не хочет. Потом, когда приедет домой, завалится на диван, здраво наебенится и от души накурится, включит ящик и уснет под очередной скучный футбольный матч. Потом. А сейчас он неохотно отдаляется, отталкиваясь руками от поверхности лифта, натягивает джинсы и искоса наблюдает за тем, как спешно одевается девчонка, оправляется и приводит внешний вид в должный порядок. Теперь Честеру совсем не нравится это блядское платье – без него лучше. Собственным мыслям Беннингтон ухмыляется, а когда Отто выжимает большую красную кнопку на лифтовой панели, то адепт Ареса подходит к стене и прикладывается к ней лопатками, скрещивает руки на груди и стоит так, словно ниче и не случилось – все нормально, ребята, расходимся. Изредка, правда, он бросает косые, но совершенно беззлобные взгляды на девчонку, наблюдая за тем, как она убирает выбившиеся пряди иссиня-черных волос за уши. Красивая, блять. В любом состоянии красивая. Блять.

Двери лифта разъезжаются; с полдюжины любопытных глаз врезаются в Честера, который стоит ближе, потом в Росси и снова в Честера. Во главе зрительской процессии стоит мужичок лет пятидесяти в синем комбинезоне и с ящиком инструментов наперевес, видимо, ремонтник. Хранитель, отсалютировав ему, весело ухмыляется и, подумав немного, пропускает девчонку вперед, но стоит ей сделать шаг навстречу зевакам и оказаться на одном уровне с Честером, как тот с показательной театральностью закидывает лапу на изящное плечо, мол, догадайтесь, по какой причине лифт не работал. Уже в холле, залитым золотистым греческим солнцем, Честер чувствует потребность притормозить и коснуться губами виска, запутаться носом в густых душистых волосах, но сдерживается, ибо, блять, ну че такое, не мальчик же. И все же на парковке Беннингтон вновь сдается во власть желаниям – он прижимает Росси к автомобилю возле закрытой пассажирской двери и наклоняется, требовательно целует в губы и понимает, что вот этот секс в лифте – это нихуя не конец, а только начало.

Честер заботливо подкидывает девчонку до дома; по пути не молчат даже, а пиздят о чем-то совершенно безболезненном – о погоде, о Греции, о вон том мудаке, который переходи дорогу в неположенном месте - проехаться бы колесами по бестолковой башке, блять. Беннингтон рассказывает о сыне, Росси – о собаке – и вовсе неудивительно, что за разговором она забывает в машине кошелек. Честер его замечает, но решает потом завести. Завтра. Послезавтра. Неважно, но причина увидеться – отличная.