[audio]http://pleer.com/tracks/4990829Zfo4[/audio]

Наверное, именно так себя чувствуют вещи: ничего не значащие предметы, которые можно использовать и выбросить, заменив затем чем-то другим. Вот и обездвиженный мальчонка понимал, что для дракона он не представляет ровно никакой ценности или интереса, поэтому и обращаться с ним можно до тошноты бесцеремонно. Все, что у него осталось – это слух, и он слушал, вцепившись ладонями в края стола, не от необходимости, а от банального ужаса. Слушал, как бродил по своей собственной кухне змей, как гремел чем-то, пованивая травяным дымом, запах которого уже не приятно щекотал ноздри, а откровенно утомлял. До головной боли. А может, раскалывалась черепушка от вязкого масла, что стекало струей на лоб, уже не обжигая, но все же лишая возможности глаза открыть и оглядеться.
Хорошо, что Дерек не видел, как его собственные лодыжки печально свисали со столешницы, как бесцеремонно его самого использовали в качестве подставки под горячее, как виртуозно пальцы монстра древнего штопали израненное им же самим тельце, мало беспокоясь о стерильности. Штопали в свое удовольствие, как ношенный носок, который и выбросить жалко, и носить уже стыдно.
Просто замечательно, что он не видел, как стягиваются обрывки его плоти нитками, фиксируются, затягиваются. Почти как было, только шрам уродливый останется от острых зубов одичавшего чудища, что было просто голодно и раздражено. Стреноженную акупунктурными иглами наполовину теплую человеческую тушку можно было сейчас беззастенчиво начать есть, все равно она не почувствует и не увидит, но Юклид почему-то налегал на супчик, весело хрустя сухариками, а не косточками Двуликого. А потом закончил, завернул твоего гостя, обмотал тканью, уложил, сел рядом. До жути хотелось открыть глаза, посмотреть на выражение лица этого человека, просто попытаться понять, что же движет им, зачем он то калечит, то тщательно за собой прибирает, практикуясь в полевой хирургии. Пальцами ног мальчишка еще не мог шевелить, и это ощущение полной беспомощности уже не раздражало, а откровенно пугало. А вдруг змей ткнул иглой наугад, лишив подростка способности ходить навсегда? От дракона чего-то подобного вполне можно было ожидать.
- Уже все? Я могу посмотреть? Почему я ничего не чувствую?! – Тонкой ладошкой вслепую он шарил, силясь нащупать халатный шелк Юклида, чтобы остановить зарождающуюся панику. Почему-то ему казалось, что найди он точку опоры, то смог бы волноваться не так сильно.

[audio]http://pleer.com/tracks/469992cTFQ[/audio]

I want to break free
I want to break free,
I want to break free from your lies,
You're so self satisfied, I don't need you
I've got to break free

Разочарование – неподдельное и детское, явно было заметно и в выражении лица юноши, и в судорожном движении его узкой ладони. Не нашел. Не нащупал. Не дотронулся. Вокруг был лишь металл и воздух, но совершенно никаких признаков притихшего дракона, занятого своим питанием больше, чем этого требовали приличия. Хотя Дерек признавал, для чудовища у него манеры были еще сносные: растерзанные туши тут и там не валялись, гость вымыт и уложен. Чего еще можно ожидать от существа, которое не прочь полакомиться человечинкой, даже если беседовал с ней до этого добрых полтора часа. Почему-то глупому подростку казалось, что схватись он за скользкую ткань или за прохладную руку змея, то перестанет паниковать так сильно, обретет точку опоры. А ослепленный, обездвиженный и оставленный в одиночестве он сходил с ума от неизвестности и страха, пытаясь подготовиться к самому худшему.
Казалось, что прошла целая вечность, бесконечная и тягучая, как масло, стекающее последними каплями на лоб, прежде чем гостеприимный и радушный хозяин обратил внимание на своего визитера. Судя по звукам, змей плотно поужинал, вымыл посуду, и, возможно, переделал кучу домашних дел, игнорируя ерзающего мальчишку, уставшего, наряженного и обессилевшего. Слова змея, такие же эмоциональные и живые как он сам, разрушили последние надежды уйти отсюда на своих двоих. Свои двое благополучно отказали, оставаясь приделанными к туловищу для эстетической гармонии, а не для перемещения. Словам о скором восстановлении он не поверил: ну серьезно, как можно доверять членовредителю в вопросах истязания? Дерек бы не удивился, посиней его конечности сейчас, и отвались. Скрасило впечатление деловитое обтирание лица и не слишком бережный массаж. Для Двуликого все это было возможностью перехватить уже зряче запястье змея, держа крепко, не собираясь отпускать, выпускать того из вида, позволить вновь достать свой пыточный инвентарь. Нет уж. Бледные до синевы щеки вспыхнули гневом, заблестели голубые глаза, яростно раздулись ноздри: этот душегуб еще будет разговаривать с ним так! Малец приподнялся на локте, в позу, которая должна была стать заменой сидению или даже стоянию – вышло это неуклюже и совершенно не воинственно, но что поделать?
- Надо же, вы, оказываете, еще и слушаете? Это все вы! Вы свежевали, кромсали, топили и штопали, получая удовольствия или же выполняя скучную обязанность. Вы ничего обо мне не знаете, но так ловко делаете выводы, считая себя самым прозорливым на свете! – Спина,  от лежания на неприспособленной для этого поверхности, уже порядком болела и ныла, видимо, взять на себя боль и нижней части, усыпленной и обездвиженной каким-то неизвестным Дереку ядом. Доползти до кровати дракона он бы не сумел точно при всем своем желании, а просить помощи у этого существа ему совершенно не хотелось. Юклид и так считает его безвольной тряпкой, что плывет по течению, принимая с одинаковой покорностью и подарки судьбы, и ее тычки. С огромным трудом он сел, вынужденно отпустив из плена пальцев руку мужчины, опираясь на ладони, раздумывая, как бы спустить ноги так, чтобы за ними не сверзиться со своего насеста. – А вам никогда в голову не приходило, что иногда людьми движет не логика, а желания. Быть может, мне хотелось всего это?

Этот змей был невыносим. Абсолютно. Безбожно. Невыносим в своей скуке, в своей мудрости, в своем эгоистичном желании увечить людей, пусть и по делу. Все, что сейчас мог бы сделать Двуликий для того, чтобы хоть немного приоткрыть клапан и выпустить пар, - это закричать. Кричал бы он долго, так, что вены бы на шее вздулись, а все стеклянные предметы в радиусе 10 метров зазвенели и затряслись. Это существо, скользящее даже в человеческом облике, как бескостная змея, выводило из себя своим спокойствием и равнодушием настолько, что хотелось зажать ладонями его голову, и со всей своей силы приложить о каменные стены. Чтобы просто выражение его лица сменилось хоть на что-то, чтобы в глазах его мелькнуло хоть что-то, кроме бесконечной усталости.
- Можно подумать, вам это интересно. Что бы я не говорил, вы пропускаете мимо ушей, как ненужный, никому ненужный лепет! Зачем я буду называть вам причины или снова объяснять, почему я повел себя именно так, а не иначе. Какой в этом смысл! Вам все равно! – Надо же, на крик он все-таки сорвался, пусть и не оглушительный, что явно его не красило. Дракон и так считал его взбалмошным и истеричным полуобедом, и сейчас, должно быть, только укрепился в первоначальном мнении. В который раз за последние пару минут юный певец желал бы просто встать и уйти, но не мог сразу по нескольким причинам. Во-первых, его ноги до сих пор были парализованы ядом, во-вторых, одежды на нем было негусто, в-третьих, он понятия не имел, что может ждать его за этой дверью. Тут он хотя бы видел, с кем имеет дело, а там, за порогом, с ним могло случиться все, что угодно.
Последней каплей стало то, как деловито дракон обнюхал тронутое человечьей лапкой запястье, как плеснул на прохладную кожу вина. Такого пренебрежения не вынесла даже закомплексованная мальчишечья душа: можно подумать, исполинский змей наступил в нечистоты, раз так активно принюхивается. Дерек осторожно подполз к краю столешницы, спуская на пол ноги, не чувствуя при этом ни ноги, ни пол, которого они коснулись. Опираться на них было равносильно тому, что заиметь протез из сахарной ваты, но упрямый и глупый ребенок пытался найти вертикально положение, ладошками опираясь на край импровизированной «операционной». Он и сам сможет прекрасно со всем справиться, не нужна ему ничья помощь. Путь до ближайшей опоры казался невыносимо длинным. Наверное, именно так себя ощущает годовалый ребенок, оставленный посреди бального зала: куда ни плюнь, везде бескрайнее пространство. Взглядом, полным надежды, он уцепился за кресло, что было невообразимо далеко, попытавшись сделать шаг навстречу, но вместо нетвердого шага получилось нелепое и совершенно неэстетичное падение. Еще чего не хватало: распластаться на холодной полу у ног змея, скучающего и тяготящегося обществом, но выбора у Двуликого уже не было. Либо лежать, либо ползти. Он выбрал второе, как бы глупо при этом не выглядел.

Наверное, бледным и острым коленям было больно биться о мрамор: юный певец совершенно не думал о неподвижных своих конечностях, стремясь добраться к недостижимо далекой цели. Как он при этом выглядел было уже совершенно неважно, было бессмысленно. Тугой комочек паники в сердце разрастался, упорно нашептывая голосом внутренним, что не уйти ему белому и такому глупому живым, не уползти из драконьего логова, куда так заботливо змей приволок свою почти жертву. Абсолютно все, что Дерек делал, не приносило плодов, лишь усугубляло ситуацию, превращая ночь в гротескное полотно. Невозможное в реальности, но пугающее в правдоподобности. По спине от загривка, прикрытого отросшими волосами, до самой поясницы, пробежали мурашки, от мужчины, что оставался за спиной. Не спешивший помочь Юклид будто мысли читал у мальчишки, что в помощи не нуждался. По крайней мере, сам малец был убежден в том, что он справиться. Но с чем?
- Может, тогда покажете мастер-класс? – устало, зубы сцепив ответил Двуликий, ни на сантиметр маршрута не меняя. – Чтобы я знал, как мне ползти так, чтобы подъездную дорожку не украсить своими внутренностями? – Если бы этот бессердечный дракон знал, как закипает в мальчонке ненависть, с которой он сделать ничего не может! Но тому, как всегда было все равно: он глазами безжизненными какое-то время буравил спину, пока тощее тольце не добралось до бесконечно далекого кресла. В идеале ему хотелось сейчас оказаться в собственной подростковой постели, в обнимку с любимой гитарой, но он был здесь, в неуютной берлоге мужчины, который сводил его к ума, истязал, и обжигал равнодушием настолько, что боли причинял куда больше, чем когда ломал зубами ребра Дерека.
– А что бы вам хотелось видеть поутру? – Юный певец взобрался в кресло, свернувшись в нем клубком, как замерзший бездомный котенок. – Может быть, я бы смог вас порадовать? Я много чего умею, например, варить кофе. Вы же его пьете? Или все же предпочитается что-то более изысканное? – Почти зло прошипел гость этой обители морского гада, пытаясь высмотреть своего собеседника, который обласкал своим человеческим телом постель. Явно Юклид не был радушным хозяином, хлебосольность которого известна всем соседям: он демонстративно оставил голого и напуганного ребенка одного, видимо, рассчитывая, что тот испариться сам собой, когда с рассветом дракон распахнет свои глаза. Какая жалость, что умение телепортироваться и исчезать, Дереку подвластны не были, как и многие другие. В просторной «квартире» было холодно, и малец мерзло водил плечами, стараясь отогнать это неприятное чувство, и прикидывая, окоченеет он к утру или нет. Если бы не его дурацкая гордость и желание выглядеть хоть немного самостоятельным избавили его от теплого одеяла в постели. Он с тоской смотрел туда, где вольготно разлегся наполненный вином дракон, прикидывая, сможет ли он перебраться к нему с большей грацией, чем попал сюда.
- Вы уже спите? Расскажите мне о себе. Вы так толком ничего и не поведали об этом. Или это тайна? Я никому не скажу. – Малец устроился головой на подлокотнике, поджав колени, которые не чувствовал, являя собой картину, что вполне могла иллюстрировать в словаре слово «Жалость».

Время растянулось в тягучую паутину, когда Двуликий удобно устроился, примостился на старом кресле, пригревшись, как нашедший тепло птенец. Он почти прикрыл глаза, являя собой зрелище безмятежности и очарования: хоть сейчас лепи на открытку и рассылай многотысячными тиражами. Голос драконий, негодующий и прекрасный разнесся по обители древнего змея, ничуть не напугав случайного гостя. Сейчас Дереку казалось, что у него просто нет сил пугаться, удивляться или впадать в панику. Хотелось только спать или же лежать, на худой конец, просто наслаждаясь покоем и отсутствием боли. Недвижимые конечности  неуклюже лежали, как у сломанной марионетки. 
- Во мне  хватит воспитанности не плюнуть вам в чашку, как бы мне этого не хотелось. К тому же, вам не кажется, что это какая-то слишком уж мелкая месть? На вас действует цианид? Или стрихнин? Или, на худой конец, крысиный яд? Это было бы куда уместнее, чем плевок, вы не находите? – Мальчик пытался извернуться удобнее в сторону голоса, чтобы хотя бы видимость диалога создать, но, увы, тело его было не так гибко и послушно, как ему виделось. Пришлось малым довольствоваться и только. Кресло, несмотря на то, что лет ему было немало, было чрезвычайно удобным. Пожалуй, удобнее его была бы только полноценная постель, мягкая подушка и теплое одеяло, но их, к огромной печали Дерека, рядом не было. Самое обидное было то, что дракон быстро замолчал, оставив неприятную тишину в «квартире». Его хотелось слушать и слышать, но он, видимо, из упрямства своего, не желал облегчать жизнь подростку.
Впрочем, мгновениями позже, Дерек по тишине уже скучал, страдая от жетковатых звуков, что разносились по помещению, вгоняя парнишку то в жуткую клаустрофобию, то в желание засунуть свои тонкие пальцы поглубже в уши. Вот же эстет, ценит неординарное! То, что любому нормальному человеку покажется чудовищным. Двуликому Орфею эта, с позволения сказать, музыка, доставляла почти физическую боль и мучение. Не было в ней гармонии, не было чистого голоса, не было слаженных действий музыкантов. Помнится, они уже с Юклидом спорили по поводу того, хорошо ли поют горы и умеют ли они петь, теперь же Дерек убедился, что петь может все, что угодно. А уж как петь – дело десятое, возможно, дракон видел во всем этом особенную прелесть, какую-то драму, историю, страсть? Но теперь все это слушал и подросток, но уже в чистом голосе, прекрасном, как самая любовь! Такого он не слышал его никогда, и не услышит. Само пение сладкоголосого Орфея рядом с этим больше напоминало карканье ворона, что кружит над падалью, и это наполнило сердце юного певца болью, тоской, и бесконечным очарованием исполнителем. Сейчас для юнца уже не существовало ни пространства, ни времени, ни желаний – ничего. Ему хотелось лишь слушать и слушать, задыхаясь и растворяясь в песне, отдаваясь ей как пылкому любовнику, по которому истосковалась и душа и плоть. Сквозь гармонию вновь прорезался голос дракона, что сначала заставило юное личико нахмуриться. Негоже прерывать певца, коль он так хорош! Но он слегка отрезвил пьяного от голоса сирены ребенка, что с трудом понимал доселе кто он и где он.
- Я хочу знать все. Кто она. Кто вы. Что вам нужно? – После пережитого глаза Дерека были почти черные из-за расширявшихся зрачков. – Я хочу петь как она.