В начале всего было Слово. И это слово, как подсказывает накопленный опыт, было непечатным. История повторялась. Прыткий огненный вновь учинил фарс одного дракона, единственно просчитавшись в жанре. Залитый солнцем бережок это вам не тенистая лесная полянка, здесь красивые позы и выразительная мимика куда как уступают искусству риторики, коль так получилось, что зрительная ложа занята слепцом.
Впрочем, результат один. В очередной раз взяв покорную Древнюю на буксир, смердящий дымом мотылек упорхнул за границу даже размытой видимости, оставив Змею бесполезное ристалище. Натхайр послушал как трещит под шумной парочкой подлесок, представил как красивы были бы лиственницы в лунном свете, празднично наряженные потрохами Кхатариса, и пошел своей дорогой. Вниз по течению, играть в салочки с подступающей бурей. Человеку требовалось убежище, которое в русле горной речки искать все равно что убивать намеренно, а сил на спасение мальчишки уже потрачено с лихвой, да и от плана своего Юклид не отказался. Ибо лениво. Лениво воскрешаться из мертвых в качестве своего наследника, лениво изворачиваться в бюрократических лазейках и отводить пристальный взгляд спецслужб. Куда проще затеряться в списке такой же везучей "падали". Мы живы, так получилось. Мы очень ждали помощи, спасибо, что вы явились. Нет, я не требую с авиакомпании компенсации, разве что за утерянный багаж. Нет, медицинское обследование мне не нужно, у меня свой доктор. Да я все подпишу, спасибо. Подкиньте до Греции? Это в идеале. Если выжившие будут. А пока... Упрямый стук сердца задает ритм ходьбе. Змей поводит незрячей головой, насвистывает "Оду к радости" Бетховена, слушает отголоски и воду. Там где эхо дольше, где вода тише, туда Змей сворачивает, меряет шагами обнадежившую аномалию, и, найдя очередной холмк или открытый овражек, возвращается обратно к ручью.
Он успевает до проливного дождя. Неудобный груз нарушает равновесие и на высокий берег Юклид выбирается не в раз. Дважды проходит мимо глубокой ямы под корнями выворотня, пока в третий едва в нее не скатывается. Методично втаптывает старую сухую хвою в рассыпчатый теплый песок, прежде чем осторожно опустить на него свою ношу. Парень едва убирается целиком под козырек земли и корней и Юклиду вначале приходится его наращивать брошенными внахлест влажными телами кустарника, а уж потом опять возвращаться к реке. За большими плоскими камнями, еще хранящими бледно-желтое лучезарное тепло, которыми нужно выложить будущее кострище. За пахнущими пылью древесными остовами, когда-то давно выброшенными на косу потоком, до сухого звона выбеленными солнцем. Змей поднимает их на яр и уже там, у приютившей ямины, дает выход раздражению, ломая крупными кусками, а иногда, не удержавшись, разбивая в мелкую щепу, марая кровью из рассаженных ладоней. Ему не нравится то, что он должен будет сделать. Кому должен? Самому себе. Не нравится до тошноты, до спазмов, до дрожи, до сотрясающего глухого рыка, до позорного желания сбежать. И бросить. И сознаться в бессилии, Бездна побери этот день! Юклид вспоминает все, что знает о кострах, методично заставляя себя представлять их черно-белыми рисунками в справочнике юного туриста. Углубляет, складывает, разбивает и опять складывает колодцем. Присыпает поленья хвоей, невесомым мхом и мелко рваной льняной оборкой. Семьдесят семь раз проклятый человечек пребывает в глубоком обмороке, сипло дышит и.. живет. А значит Змей достает зажигалку, выбивает кресалом искру и...выходит из шалаша в дождь. Мокнет. Рычит, ругается, широко открытыми глазами смотрит вглубь приютившего тучные сумерки леса, но не видит и елочки в двух метрах от себя. Не так густ дождь, как страшная черная ненависть.
Для того чтобы поджечь пук ваты, полученной все из тех же предметов гигиены, что и перевязочный материал, Юклиду потребовалось три ходки в ливень, недюжинное мужество и толстый, сложенный вчетверо кожаный ремень, намертво стиснутый зубами. Он смог заставить себя не закрывать глаза. Удержаться в человеческом вместилище, когда вспыхнула сушина и огонь, побежав по сучьям, хищно бросился к рукам.
Змей вывалился в бурю, упал на колени, не в силах больше противиться подкатывающему к горлу комку желчи. Его долго рвало, а потом он столь же долго лежал на сырой земле, подставляя лицо норовистой стихии, чувствуя себя на редкость ничтожным, слабым и почему-то счастливым. Сил встать и куда-то идти не было, хоть и поселилась в теле какая-то пьянящая легкость, но буря звала, гремела взбесившейся рекой, хлестала ветром, ломала кроны и перешептывалась скрипучими голосами, обещая что если и есть в этой глуши кто-то живой, то один, брошенный, холода ночи не переживет и если дракон хочет, то должен спешить, вставать, идти, искать.
Дракон хотел.
- Жаль, в этих горах не водятся кофейники.
Отредактировано Euclid (03.09.2014 15:29:42)