Нет, этот Голдман не переставлял удивлять Стаута. Вернее сказать, не то, чтобы удивлять…но вносить порядочную долю смятения в сознание британца – точно. Во-первых, вместо того, чтобы приняться за поиски телефона и быстро, повинуясь юношеским порывам энергичной души, сбегать поискать название улицы – а в идеале еще и номер дома, – Джулиан решил поужинать пиццей старика, которого пару минут назад почти отправил к праотцам. Но так как телефон всё равно был найден, а ждать, пока резвый (где не надо) голодный парень покажет чудеса владения языком и всем остальным, необходимым (согласно Теории Голдмана) для получения хот-дога, Герберт не хотел, хранитель отнесся к несанкционированной трапезе спокойно: пусть лучше поест сейчас, чем потом его усиливающийся голод вызовет новую массу проблем. Во-вторых, парень, как оказалось, не особо переживал за здоровье хозяина, которое сам же и подпортил. Да, старик оказался тем еще извращенцем, но это же не повод бросать его просто так и…
– То есть, ты не собираешься исправлять то, что с ним сделал? Пусть старик лежит тут и умирает в окружении любимых журналов, пока ты доедаешь его пиццу? Я всё правильно понял, или что-то упустил? – Герберт с максимальной долей скепсиса, скрещенного с сарказмом, выдал эти фразы и, не скрывая укоренившуюся на время разговора сердитость, приподнял бровь. – И ты прекрасно знаешь, сколько у меня с собой денег. Поверь, я смогу с ними договориться и без обещания материального вознаграждения.
Усиленно делая вид, что его способ договориться не связан с «еще чем-то» Джулиана, Герберт провел рукой по волосам и даже принял решение выйти поискать адрес самостоятельно, как…
– Что-что? – британец нахмурился и, полный решимости втолковать Голдману, что грабить и бросать стариков на произвол судьбы – это не очень правильно, с угрожающим видом – глаза потемнели, челюсть напряжена, – направился к Джулиану. Но внезапный шум со стороны двери очень быстро заставил его забыть про лекцию.
– Что за?.. – Стаут, как-то совсем не ожидавшей новой напасти, застыл на месте и с неподдельным страхом посмотрел на сотрясавшуюся от настойчивых ударов дверь. Кто бы там ни был, он не должен увидеть…Эла в таком состоянии. Потому что даже самый последний наркоман, алкоголик и идиот сообразит, кто виноват и что тут было.
Надо отдать Джулиану Голдману должное: парнишка сейчас соображал намного быстрее Стаута. Когда стало ясно, что гость направляется от двери к другому «входу», именно он пронесся мимо и очень вовремя закрыл окно – это обязано было помочь им выиграть немного времени. Но одно это действие не могло полностью и окончательно спасти их многострадальные головы от очередной боли. Герберт, помогая Джулиану, быстро задернул что-то наподобие бывшего полупрозрачного тюля (а сейчас просто что-то невразумительное, но таки пропускающее свет), одновременно пытаясь придумать хоть какой-то план, который бы отвадил гостя от квартиры старого извращенца Эла и…точно – извращенец!
Герберт, все еще не отпустив тюль, резко повернул голову и внимательно посмотрел на Джулиана. В следующее мгновение он схватил парня повыше локтя, оттащил его вглубь комнаты, поближе к лежащему на полу старику, и заговорил чуть хриплым от волнения шепотом:
– Ты должен застонать. Громко. Покажи, как тебе хорошо…
В это время Герберт быстро снял кардиган, позволил дорогой вещи упасть в пыль пола, выправил рубашку из брюк и начал быстро расстегивать на себе пуговицы.
– Ну же, Голдман, в конце концов, сымитируй наслаждение!.. – оставшись в полностью расстегнутой рубашке, Герберт потряс Джулиана за плечо, быстро поправил свои волосы и метнулся к окну. Став так, чтобы за его полуобнаженным торсом и полузакрытым грязным тюлем комната почти не просматривалась, Стаут напустил на себя томный вид и с видом легкого недовольства открыл окно, как раз для того, чтобы обнаружить незваного гостя подруливающим к окну.
Пришелец (хотя, конечно, пришельцами тут скорее были Голдман и Стаут) представлял собой нечто серое и невразумительное: типичный любитель пива и сигарет с одним из тех незапоминающихся лиц – вполне обычная картина для данного района, как успел заметить Герберт. Все еще изображая томное недовольство, Герберт смерил должника Эла оценивающим медленным квазипрофессиональным взглядом, и, оставшись разочарованным (такой много не заплатит), представился:
– «Королевские жиголо»: мы сделаем вашу ночь ярче и жизнь краше, и бла-бла…
Интересно, соседи старика были осведомлены о его предпочтениях и тайных фантазиях? Если да, то прикрытие должно было сработать безотказно. Если нет – тем более. Потому что шок от такой новости вполне мог быстро отвадить непрошенных гостей от загадочной квартиры. По крайней мере, Стаут бы точно ушел и не стал бы мешать людям развлекаться так, как они считают нужным. Рассмотрев свои ногти, Стаут вздохнул и снова глянул на знакомого Эла. Мысленно поощряя Джулиана продолжать играть роль мальчика по вызову, Герберт пожал плечами и, наконец, снова обратился к гостю:
– Послушайте, ваш Эл сейчас слегка занят. Если вы его задержите, ему придется платить больше за наше более продолжительное обслуживание, а это, я уверен, его не обрадует.
Герберт многозначительно приподнял брови – мол, ты же понимаешь, что подобные услуги их дорогущей люксовой службы и так обходятся Элу очень недешево, а тут еще ты со своими деньгами за пиво.
– Так что лучше зайдите утром. Или, знаете, что… – Стаут чуть оживился, будто наполнившись решимостью выручить пришельца по доброте душевной, и в экстазе праведного самаритянина даже чуть высунулся из открытого окна. Понизив голос, он заговорщицки прищурился: – А еще лучше передайте деньги мне. Эл обычно заказывает одну дополнительную услугу…тут как раз на нее хватит.

Одни только боги Олимпа знают, чего Стауту стоило сохранить лицо при всем при том, что кругом происходило. Он изо всех сил старался как можно более правдоподобно разыгрывать из себя мужчину определенной сферы услуг, недовольного, что его оторвали от исполнения непосредственных профессиональных обязанностей таким грубым и неприбыльным способом. Он старался, и, может даже, у него относительно неплохо выходило…однако, в один момент самообладание все же подвело Герберта. Стоило снова поблагодарить царящую кругом темноту – никто не смог заметить его остекленевший взгляд, застывший во времени и пространстве в тот момент, когда за спиной раздался стон. Этот Джулиан Голдман был потрясающим актером (интересно, чем парень зарабатывает на жизнь?..при таких-то способностях). И был он настолько хорош, что когда из глубины комнаты послышался полный самого правдоподобного наслаждения стон, Стаут отчетливо почувствовал, как по телу пробежали мурашки (или это холодный ветер из открытого окна?..). Совершив над собой титаническое, не меньше, усилие, британец с равнодушно-томным видом, как будто видел и слышал подобное каждую смену изо дня в день, принял помятую деньгу, сверкнув на секунду натянутой снисходительной улыбкой, и, не удосужившись даже проводить уносящего ноги пивохлёба взглядом и прикрыть окно, повертел купюру в руках. Да, негусто…но хотя бы на бургер голодающему парню они уже насобирали. А голодный мальчик, тем временем, каким-то поразительно бесшумным образом сумел подойти к Стауту со спины. В голове британца все еще слышалось эхо стонов, когда Голдман посмел заговорить о цене за дополнительные услуги. Герберт повернул голову и внимательно вгляделся в лицо своего нового знакомого. Этот Джулиан, кем бы он ни был, излучал какую-то особую ауру: Герберту все время хотелось либо его накормить, либо ударить. И сейчас то, как он смотрел, как улыбался…что говорил, и какие намеки проскальзывали в каждом его действии и каждом взгляде, заставили Стаута вспомнить недавние поцелуи на диване и вес его тела на своих коленях, пробуждая сильное желание, с которым каждую секунду Герберту было все труднее бороться – желание схватить парня, приложить его к спиной к столу, хорошенько придавить его к поверхности, не давая шанса вдохнуть полной грудью, и…с размаху ударить кулаком по этим острым скулам. Но перед этим Герберт бы обязательно спросил, во сколько “дополнительная услуга” обойдется лично ему. Чтобы совершенно точно было, за что бить.
Но на этот раз Джулиан спас сам себя тем, что захотел пить (разумеется, после пиццы-то) и удалился в загадочное место, которое служило Элу кухней. Пока парень в крайне подозрительной тишине добывал себе попить, Герберт устроил десятку к спасенной ранее пятерке, отошел от окна и начал приводить себя и рубашку в порядок. Когда Голдман вернулся в комнату с очередной порцией еды и пачкой молока, Стаут как раз поднимал с пола кардиган.
– Каким образом ты находишь всю эту еду, а, Джулиан? У тебя там где-то встроенный радар по поиску съестного? Приятного аппетита, – отряхивая многострадальный предмет одежды от реликтовой пыли, Стаут завороженно пронаблюдал, как белая жидкость стекает по губам и подбородку Джулиана, и очнулся только тогда, когда Голдман вытер молоко рукой и снова заговорил. Кекс, тоже не особо способствовавший прямоте мышления, достаточно быстро уменьшался в размерах, что заставило и самого Герберта почувствовать определенный…голод.
– Твоя взяла, Джулиан, пойдем отсюда. Я не могу больше здесь находиться. А с таким количеством знакомых Эла обнаружат в любой момент в любое время дня и ночи – вместе они справятся. Вот только, знаешь, Джулиан… – пальцы Герберта застыли на пуговичке кардигана, спина выпрямилась, а взгляд устремился в сторону окна…
Полицейские сирены.
Во что Стаута, относительно законопослушного британца, превратил этот день, если первой его мыслью стало «бежать!»?..  Это за ними? Полицейских вызвал тот загадочный тип с десяткой? Или, что совсем маловероятно, это те же парни, что преследовали Джулиана до того, как он заскочил в такси, и которые каким-то мистическим образом выследили их машину? Конечно, полицейские могли быть здесь и не из-за них вовсе, но Герберту было некогда разбираться в таких тонкостях – их не должны были обнаружить в явно чужой для них квартире над телом старика.
– Быстро, иди сюда! – Стаут подскочил к Джулиану, вырвал из его рук остатки кекса и молоко, кинул все на пол и, подхватив парня под руку, потянул его к двери.
Первую мысль – вылезти через окно, Герберт довольно быстро отмёл, решив сбежать более традиционным способом. Когда они оказались на улице, на стенах ближайших зданий уже были видны яркие мерцающие пятна полицейских мигалок. У вечных беглецов было чуть больше минуты, чтобы найти укрытие в очередном переулке, но вместо того, чтобы побежать дальше, Стаут внезапно застыл на месте.
–Джулиан, а что, если мы им сдадимся? – Герберт отпустил руку парня, взял его лицо в ладони, вытер крошки кекса и остатки молока с полных губ Джулиана большим пальцем и посмотрел ему прямо в глаза. – Из участка у нас все равно больше шансов выбраться, чем из этого лабиринта. Ну, что скажешь?

Отредактировано Herbert Stout (28.01.2014 20:49:18)

– Я прекрасно осознаю, что его повесят не только на меня, Джулиан! – в эту секунду Стаут был полон решительности сдаться полицейским и действовать по обстоятельствам уже в участке. Почему-то он был уверен, что сможет легко избавить и страдальца Голдмана, и себя от любого наказания. Либо он расскажет “почти-правду”, либо соврет, приправив слова небольшим количеством правды – одно из двух. В любом случае, все будет лучше, чем ходить по самым темным улицам в Афинах и заводить новые нежелательные и опасные для здоровья, морального и физического, знакомства.
– Да послушай же ты меня… – внезапно Герберт замолчал и почти растерянно посмотрел в синие глаза парнишки. В голосе нового, но уже пережившего вместе с Гербертом столько всего, знакомого было слишком много мольбы и слишком много… Герберт не знал, как точно назвать то, что он услышал. Опыта?.. Видимо, недавний побег от полицейской машины (собственно, тот самый, что и привел их двоих в ту ситуацию, в которой они оба находились в данную секунду), был у парня не первым. Удивительно, но эта умоляющая интонация и этот взгляд сумели пошатнуть непоколебимую, как казалось Стауту, уверенность в его плане будущих действий.
Все это так повлияло на Герберта, что уже через несколько мгновений он послушно несся вслед за Джулианом (у парня просто дар – с такими способностями к бегу ему нужно было идти в большой спорт) по уже почти слишком хорошо знакомому темному переулку, полностью отказавшись от идеи сдаться людям в форме без боя. За какую-то минуту двое успели углубиться в темноту недоулочки, Голдман успел познакомиться с местной руко- (или чем-нибудь-еще-)творной местной флорой (или уже почти фауной) при поддержке Герберта, оба успели окончательно понять, что полиция прилетела по их души, головы и другие любопытные части их измотанных тел; и вскоре, углубившись в радикально непроницаемую темноту, беглецы перешли на шаг.
Стаут вел себя тихо. Но скорее не из-за страха как такового – бояться он будет уже после, – а из-за неприятной новизны ситуации. Он почти физически ощущал, как нервничает Голдман, но сам такого не ощущал. Вернее, ощущал, но где-то глубоко внутри: сейчас Герберт был слишком сосредоточен на том, чтобы придумать возможные пути отступления, – занимать сознание парализующим страхом он просто не мог себе позволить. Кроме того, парнишка рядом нервничал сильнее, и в их небольшой компании Герберт чувствовал себя обязанным сохранять относительное спокойствие. По крайней мере, пока он мог это делать.
Однако же Герберту многого стоило сохранить самообладание в тот момент, когда путь уперся в стену, и когда вход в проулок почти одновременно осветился фарами и очернился двумя силуэтами. Герберт на пару мгновений прикрыл глаза (хотя в такой темноте это было лишним), сделал глубокий вдох и, ощутив на себе взгляд товарища по ночным приключениям, посмотрел на Джулиана в ответ. Именно в этот неподходящий момент Стаута накрыло философское настроение. Интересно, с какими обвинениями к ним сейчас подойдут полицейские? Если бы Герберт уже знал точную формулировку, ему было бы легче придумать хоть какое-то оправдание или мало-мальски правдоподобную историю. А так оба пребывали в неизвестности, оба – без документов и даже денег на потенциальный откуп (вряд ли двоих полицейских устроят помятые пятнадцать долларов, которые им с Джулианом удалось сохранить и раздобыть).
Свет фонарей приближался быстрее, чем хотелось Герберту. Действовать нужно было немедленно. В два шага Стаут приблизился к стене, с которой от отчаяния миловался Голдман, схватил парня повыше локтя и подтянул к себе, уперевшись второй рукой о кирпичный холод стены.
– Слушай, Голдман, – Герберт говорил тихо, шепотом и на ухо, опасаясь, что даже негромкая речь может веселым эхом отскочить от грязных стен проулка и ударить прямо по лицам суровых и неподкупных – в виду неплатежеспособности подозреваемых – блюстителей порядка, – сейчас я постараюсь кое-что провернуть, и ты мне подыграешь. Шанс, что нам поверят, крохотный, но мы попытаемся.
Стаут отпустил тонкую руку парнишки, быстро оглянулся на уже совсем близкие фигуры полицейских и улыбнулся с такой радостью, как будто сам Уинстон Черчилль пришел вместе за руку с Шекспиром поговорить с Гербертом о жизни в том пабе возле Гринвичского парка.
– Офицер! Поверить не могу, вы все-таки приехали! – Герберт крепко приобнял Джулиана за плечо и воодушевленно хлопнул парня по груди. – Вот видишь, я же говорил, что система всегда сработает.
Стаут снова лучезарно улыбнулся, излучая благодарность на мили вокруг, и вновь обратился к полицейским:
– Я думал, что мой звонок не успели принять. Но вы здесь! Нас ограбили. Недалеко отсюда. Я попытался позвонить в полицию, но кто-то из той банды вырвал телефон из рук, и…
Герберт трагично оглядел темноту проулка, который в свете полицейских фонарей выглядел, как оказалось, еще мерзее, и пожал плечами, всем видом давая понять, что оказались они в этом месте явно не по своей воле.
– У нас отобрали деньги, документы…все! Теперь мы даже не можем выбраться отсюда. Но вы ведь здесь, чтобы помочь, верно?
Герберт, который так и не смог вытравить свою английскую привычку общаться вежливыми разделительными вопросами, похлопал Джулиана по плечу, мол, теперь все будет хорошо, и сделал глубокий вдох. Хоть Стаут и продолжал верить в то, что говорит, прямо смотреть в глаза полицейским он опасался: его слишком страшила мысль о том, что они сразу раскусили этот невыразительный спектакль, и теперь только и ждут, что британец заткнется, и они смогут увезти этих двоих куда-нибудь за решетку и вернуться к патрулированию более чистых улиц возле какой-нибудь симпатичной кафешки. И напряженное молчание со стороны бравых работников и защитников всех прохожих Стаута совсем не воодушевляло.

Отредактировано Herbert Stout (19.05.2014 17:27:53)