..Пустота в голове образовываться не желала. За время пребывания в одиночестве становилось только хуже. Жене начало казаться, что она подвела не только брата, но и родителей, и бывшего мужа, откровенно подкосив жизнь первому и просто не оправдав надежд всех остальных. Сегодня ей поразительно легко и свободно давалось одно из самых главных, хоть и не самых полезных, женских умений - накручивать себя. Все промахи и недочеты, случившиеся в жизни на благодатной почве стресса разрастались буйным цветом, предчувствие грядущего срыва только сильнее его нагнетало, и Женя готова была вот-вот скатиться в банальную истерику. Достаточно было малейшего движения воздуха, но повод нашелся масштабнее и весомее - в комнату пришел Саша.
Сначала она держалась. Сосредоточилась на ворсинке на коврике, постаравшись закрыть глаза и, как ребенок, представить, что никаких проблем нет и не будет, если не обращать на них внимания. Когда Саша заговорил, для усиления эффекта она еще закрыла глаза, но суть его фраз вдалбливалась в голову так больно и крепко, что вернее было бы заткнуть уши. И, возможно, она бы так и поступила, но возраст, положение, статус подсказали, что это уже чрезмерное ребячество... Крепко зажмурившись, Женя почувствовала себя откровенной дурой, но резервы нервов и действий, которые можно было совершить, бегая от своей совести, истощились. Защита была пробита окончательно и бесповоротно. В носу начало щипать, в уголках глаз, под плотно сведенными веками стало мокро, а потом слезы одна за другой побежали на щеки. Женя закрыла лицо руками, наклонилась вперед, упираясь локтями в свои ноги, стараясь если не спрятаться совсем, то хотя бы сжаться так, чтобы стать незаметнее.
- Ну, при чем тут ты, - слова и без того тонущие в ладонях давались совсем тяжело и звучали совсем тихо, пробираясь наружу через паузы, отведенные на вздохи и всхлипы. Наверно, никогда в жизни Женя еще не чувствовала себя настолько глупой, слабой и жалкой. - Я! Понимаешь, что я все испортила. Твою жизнь, свою жизнь... Господи, у меня голова кругом идет.
Кто-то когда-то придумал, что от исповеди становится проще. Кто-то, очевидно, врал. Теперь кроме стыда и совести за прошлое стало стыдно и совестно еще и за текущий срыв. За то, что сдалась, сломалась и обязала Сашку, который тут был совсем не при чем, выслушивать и смотреть на нее такую. Хуже быть уже, похоже, не могло, но стало. Слезы превратились в рыдания. Хотелось как-то заставить плечи перестать трястись, но к бегавшим по кругу мыслям о том, что было, к четкому ответу на вопрос: "Кто виноват?" - присоединилось пресловутое: "Что делать?" - и не имея ни одного положительного ответа на этот вопрос, Женя глухо застонала.
Родственников не выбирают.
Сообщений 21 страница 24 из 24
Поделиться2102.09.2013 15:31:43
Поделиться2203.09.2013 00:57:25
Её нежелание смотреть в его сторону напоминало провинившегося щенка, который хорошо знает, что стоит ему только поднять взгляд, как хозяину сразу всё станет ясно. И тем самым только подтверждал свою вину, как сейчас это делала Женя, с достойным упорством рассматривая сначала комнату, потом внутреннюю сторону своих век, а затем и собственные ладони, словно за ними она могла бы от него спрятаться. Нет, не могла бы. Оборонительный стены и так быстро сужались: от разных стран до одной комнаты — чтобы оставалась хоть какая-то надежда на то, что Саша от нее просто отстанет, в один прекрасный момент не сумев дотянуться. Первая её слеза поставила галку в составленном списке на моральное удовлетворение. Однако отчаяние превращалось в агрессию так же быстро, как и в желаемое уныние, а Саня меньше всего хотел, чтобы приступ самобичевания, старательно провоцируемый с самого приезда, плавно или не очень перетек обвинения, естественно, надуманные и настолько же нелепые, как вид упивающейся жалостью к себе сестры. У Саши же пожалеть её никак не получалось, потому что она, опять же, справлялась сама, да и к тому же сложно сопереживать, если сам этого и добивался. Разве хотя бы отчасти могли сравниться его неприятности с парочкой пролитых слез, и то выбиваемых пару часов, а не искренних и раскаивающихся? По его мнению нет.
Он просто сидел рядом и смотрел, как она сгибается, словно под тяжестью своих грехов; как захлебывается рыданиями в свои ладони на лице, и думал о том, насколько же хреново не думать башкой, прежде чем творить неведомую хуйню, чтобы потом вот таким вот образом получать за это расплату. И то сестрица больше походила на вопиющего в пустыне, который голосил изо всех сил о том, как сильно именно он страдает, как плохо именно ему сейчас. Может, от этого сильнее видел в ней свое продолжение. Оба эгоисты, только кое-кто не хочет этого принимать. Он улыбнулся и подсел ближе, как только рыдания перетекли в подобие отчаянного стона, вероятно, выражающего крайнюю степень переживаний с перевалом в истерику. С последней разбираться было геморно и долго, так что перегибать тоже не следовало. Женя натворила много такого, что по определению ему не нравилось, не хотела в этом признаваться сразу, да и не признавалась сейчас, но все-таки слишком на него походила, чтобы Саня просто сидел и смотрел на нее, думая о свои планах, о своей обиде, и совсем не думая о ней. Отнюдь не жалость, далеко не сочувствие или какое-то понимание, скорее, просто факт того, что она его сестра. Его личная. Принадлежащая ему.
Положив на её спину ладонь, сейчас по тяжести, наверно, вмещающую в себя намного больше собственного веса, он пару раз легонько хлопнул, привлекая к себе внимания.
- Не без этого. А мог бы остаться в Москве перебирать бумажки на канцелярской должности. Но ничего, приехал, - приобняв её за плечи, Саша привлек сестру к себе, погладил по волосам, ожидая, что она поднимет на него свои глаза, чтобы он второй раз задал интересующий его вопрос. - Ты ведь больше так не будешь?
Это было важнее, чем её раскаяние; важнее, чем его обида на ситуацию, из которой он так и так сумеет извлечь выгоду. Саня наклонился ниже, уже самостоятельно заглядывая в её лицо, и сжимая плечо сильнее, чтобы ближе притянуть к себе в объятии, призванном стать утешающим.
Поделиться2306.09.2013 12:33:40
Женя в своей жизни плакала редко, а потому делала это, как ей казалось, крайне неумело. Какой-то частью своего, женского сознания, она представляла себе как некрасиво выглядит с покрасневшим лицом и распухшими веками. Лучше от этого не становилось нисколько - к толпе гипотетических истязателей вроде чувства вины и полного непонимания, что делать дальше, призванных ее самобичеванием, прибавился еще один с чуть менее тугим хлыстом. Возможно, брат был прав, и эгоизма в ней самой было не занимать, раз даже понимая, что она сделала плохо ему, она думала сейчас о том, как плохо ей. Голова раскалывалась от рыданий, стресса и недосыпа. Безумно хотелось, чтобы Сашка перестал давить и превратился из камня на шее в ту самую опору, которой она ждала, когда ехала встречать его в аэропорт, но теперь в это не верилось уже совсем и никак. Не помогло похлопывание по спине, а слова, которые брат произнес, окончательно убедили ее в том, что надежды на счастливое будущее - это всего лишь заблуждения, и некоторые вещи исправить нельзя в принципе.
Произойди все это три года назад, она бы сухо и, в какой-то степени, грубо ответила ему, чтобы не лез в ее жизнь и не пытался управлять ею. Приедь Сашка раньше на неделю, когда бессонница только появилась, а неприятный статус разведенки давил сильнее, поток слез хлынул бы с новой силой. Сейчас же она устала. Этот мелкий срыв расставил все по местам, а откровенное пренебрежение со стороны брата, который эгоистом не просто был, но еще и не стеснился этого, четко дало понять, что теперь она сама по себе. И, отвечая про себя на его вопрос, она уже знала, что да, ничего впредь не повторится, пусть даже эта работа над ошибками заключалась всего-навсего в том, чтобы не давать Саше больше поводов давить на нее. Женя была виновата в том, что случилось с ним тогда, он приложил свою руку к тому, что происходило сейчас с ней. Святых в их семье, по всей видимости, не водилось, а значит жить надо было с тем, что есть, так, как получится.
Подтянувшись ближе в Сашкины объятья, она прижалась мокрой щекой к его рубашке, постепенно успокаиваясь. Чтобы дальше существовать мирно самой и угомонить свою совесть, надо было просто сделать брата чуть более счастливым и постараться впредь никак не касаться его понимания счастья.
- То есть замуж мне больше нельзя? - такого спокойствия она не ожидала даже от самой себя. От срыва, прошедшего так близко на границе с истерикой, осталось только легкое шмыгание носом. Защищенной Женя себя не почувствовала, но смогла хотя бы представить, что ее ждет, а значит и смириться с этим. Наверно, Саше можно было сказать за это спасибо, но благодарность эта выглядела, как ни крути, весьма сомнительной.
Поделиться2406.09.2013 21:38:30
Ответь она как и в прошлый раз, ему бы ничего не стоило начать ездить по нервам снова, потому что в возникшей ситуации Саша чувствовал себя настолько железобетонно правым, что никакие слова, пустые или наполненные оправданиями, не смогли бы сбить его с намеченного пути. Если раньше он мог пережить спокойно зависимость от кого-то или чего-то, что лично его касалось, то стоя в кабинете перед комиссией, которая знала о его сестрице больше, чем он сам, такая смиренность вытравилась моментально, оставив после себя нехилых размеров дыру. За это он тоже не мог не уважать Женю, может быть, даже восхитился бы, узнай, что она сделала это намеренно. Получить удар так четко по центру, без единой возможности поставить блок. Впечатляет. Но нет, она делала это не из каких-то побуждений, а вообще без них. Либо напрочь о нём забыла, либо поставила в самый конец списка своих приоритетов, а это уже уязвляло его самолюбие. А в комплексе всех пунктов заготовленного им обвинительного приговора выходил очень длинный перечень больших и маленьких грешков, которые сестренка очень хотела забыть, потому что особого сожаления как не было, так не обнаружилось и сейчас, пока она прижималась к нему и всхлипывала в рубашку. Поплакала и всё? Вместе с мокрой бумажной салфеткой в унитаз должны отправиться все печали и тревоги?
Вместе с тем, Саша уж точно знал лучше всех, что могло бы произойти именно так, стоило ей принять его сторону и стать той сестрой, которая даже случайно не сумела бы с незадачливым «упс» толкнуть его спиной на острые колья. Однако Женя могла. И три года назад, и пять минут, и, скорее всего, завтра. Печально-печально. Он зациклился на этом, только когда неловко взмахнул руками и полетел вниз, то того считая сестру если уж не особо полезной, то точно неопасной. Где-то за тысячи километров от сюда кипела и распускалась «арабская весна», прямо сейчас собирая таких как он знатоков культуры и языка. А он мог в Греции без проблем общаться с таксистами-арабами, чтобы сэкономить пару евро. Заебись.
Эта мысль и десятки похожих раз за разом возвращались к нему с самого момента, как он получил возможность оценить ожидающую его жизнь и работу. В этом он тоже винил Женю, которая сама того не желая, обратила всё его внимание на себя, потому что других объектов для него просто-напросто лишила.
Истерика её затихла чуть более внезапно, чем началась, но он и не возражал. Сане отнюдь не надоело сидеть, прижимая к себе сестру, и не могло надоесть, потому что теперь их родственная связь становилась едва ли не стальной, из которой некуда уже было деться.
- Ну, успокоилась, смотрю. Шутки уже шутишь, - он провел большим пальцем по её щеке, стирая слезы, которых больше особенно и не было. К сожалению, по всей видимости, именно к её сожалению, он хотел, чтобы она начала думать о его нуждах. Вообще отлично, если еще и в первую очередь. И даже ни единой мысли не пропускала в своей голове о том, что Сане можно чем-то навредить, не говоря уже о таких глобальных подлянках, типа пожизненного проживания в задрипанной греческой двушке, отличающейся от московской только отсутствием ковров на стенах. - Замуж можно, а вот подставлять меня нельзя. Давай, вставай, пошли на кухню.
Поднявшись с кровати, он тем самым закончил милые семейные обнимашки, разве что на этот раз не спешил оставлять её одну, чтобы тучи лишних мыслей по новой не начали сгущаться в её прелестной головке. А поэтому потянул её вместе с собой, не давая возможности ответить отказом.
