Почти отмершая конечность постепенно оживала, восстанавливая подвижность, а ее хозяин заметно повеселел, когда ему в руки попала прямо-таки огроменная кружка с чаем. Организм воспринял заваренное из пакетика пойло благодатно, но, вероятно, он воспринял бы так любую попавшую в него жидкость, особенно горячую. Во вкусовых изысках Фаулер как-то не поднаторел, во всяких этиках и эстетиках – тоже, и хоть и мог отметить, что сервировка стола с едой далека от совершенства званного ужина, а кружка, которую он держал в руке, совсем не напоминала сервиз, который держала дома его мать, но все равно находил обстановку весьма уютной. Почти домашней, несмотря на пластиковые контейнеры с едой и ограниченный набор посуды. Как-никак, еду внутри них Зои, похоже, сделала сама, а чай был налит не в картонный одноразовый стаканчик с маркировкой какого-нибудь фаст-фуда. Ну, и конечно, сказывалось общее женское умение делать окружающий, даже самый незамысловатый быт более свойским. Более приятным и каким-то обжитым. Грэм в такой обстановке немного тушевался – не привык. В реалиях всей прожитой им жизни тара такого объема обычно содержала в себе пиво, в похожей посуде обычно заваривалась лапша быстрого приготовления, салфетками, типа тех, что лежали сейчас на столе, губы вытирались после перехваченного на бегу гамбургера, а вот такие нормальные металлические вилка с ложкой вспоминались в основном в ассоциациях с армейской стряпней… Укладывая себе в левую руку выданную вилку и поправляя на ней пальцы правой рукой, чтобы сжать прибор плотнее, он еще раз покосился на девочку напротив, потом на запасы еды, потом снова на девочку.
- Точно все нормально? – Очень глупо было в его положении отказываться от халявного хавчика, но он не любил, когда излишнее желание не показаться грубыми, играло с людьми дурные шутки. Например, когда они могли из вежливости поделиться обедами, а потом остаться голодными. Но его сегодняшняя фея, которая действительно могла начинать претендовать на это звание, верша небольшие чудеса в его жизни, жестикулировала, что все в порядке. Так что Грэм просто зарекся, что не будет налегать на еду слишком сильно, чтобы крохе тоже что-нибудь досталось, и, обделив вниманием поструганную траву с овощами, воткнул зубья в что-то по типу пасты во втором контейнере. Поднося щедрый шматок из макарон, мяса и тертого сыра ко рту, он подставил под него руку, чтобы не развалить богатства по дороге, не доставив в пункт назначения, а когда доставил, не удержался: Ох бл… Говорить с набитым теперь  уже ртом было тяжело, но, во-первых, сказать хотелось, а, во-вторых, вроде ему кто-то говорил, что хвалить стряпню хозяйки – это вежливо.
- Офигенно, – половину звуков глушила еда, так что Грэм на всякий поднял большой палец вверх, – Ты – чудо. – Он и в самом деле так думал. Может, конечно, в горячем виде блюдо было бы лучше, но по далекому от гурманской точки зрения мнению Фаулера содержание ингридиентов, а именно соотношению мяса к тесту, было самым, что ни на есть, правильным. И, ей богу, подчерпывая себе новый кусок из миски, он мог поклясться, что выбьет глаз любому, кто скажет, что это не так. Этот гипотетический хрен явно не питался до этого две недели исключительно сухим пайком или просто ни черта не понимал в том, как правильно воспринимать вкусную еду.

Хрен его знает, скольки людям на планете было доступно такое счастье – сидеть, уминать себе за обе щеки более чем приличный хавчик и наслаждаться при этом ненавязчивым обществом и тихой обстановкой. Грэму доступно было – и он чувствовал, как уровень его персонального кайфа от жизни постепенно подтягивается к абсолютному. Конечно, тело побаливало, да и куб, на котором он сидел, был жестковат для полного комфорта его пятой точки, но зато мелкая, как оказалось, отдала ему на уничтожение все макароны, предпочитая оставить себе соленую траву в масле. Выбор на взгляд Фаулера был странным, но, в конце концов, она сама это приготовила, а, значит, кто он был такой, чтобы оспаривать чужие вкусы. Его желудок неплохо чувствовал себя, заполняясь чем-то более существенным и заливая эту существенность весьма недурным, хоть и пакетированным чаем. Конечно, было немного фигово на душе от того, что он слопал чужой обед, но зато девочке досталось все сладкое, большим поклонником которого он не был никогда. В итоге, свою трапезу Грэм закончил немного раньше Зои и, рассматривая светлые стены со всякими навешанными на них художествами, наслаждался минутами покоя, всерьез взвешивая на колеблющихся чашах внутренних весов желания перекурить и метнуться в сортир, пока не пришлось снова замереть в какой-нибудь садистской позе, и навалившуюся сытую лень. При этом время, затраченное им на обдумывание этого вопроса, позволяло судить, насколько лень лидирует в вопросах контроля над его организмом. Все-таки в жизни на гражданке были свои определенные плюсы, как и в жизни на гражданке в Греции. Как-никак, тут не приходилось никуда бежать, да и ощущение эдакой цивилизованной безопасности, в котором Фаулер купался сейчас, пребывая в компании с очаровательной и, более того, творчески-интеллигентной особой, подкупало. Сказал бы кто пару лет назад – не поверил бы… Он вспомнил неловкую сцену с объяснениями этажом ниже, развернувшуюся пару часов назад, про себя ухмыльнулся тому, каким рассеянно-непонятливым был, и тому, как оно все на самом деле культурно и пристойно оказалось на деле. Понял, что очень даже доволен тем, как все сложилось. И работой, которая хоть и выматывала, но особо пыльной не была, и, само собой, зарплатой, и обедом, и отличной фигуркой, которая маячила впереди обещаниями на возможность потискать вечером. И, естественно, новой знакомой, которой то ли не хватило умишка не пускать стремных иностранцев за порог, то ли, наоборот, хватило смелости, а, вместе с ней, и желания тратить время на всякие неловкие фразы и телодвижения в попытках объясниться.  Грэм попытался прикинуть, доволен ли, в свою очередь, им его маленький начальник, даже последил за ее движениями, но так ничего для себя и не выяснил. Решил только, что раз она так спокойно поворачивается спиной, отправляясь с чисто девичьей щепетильностью мыть посуду сразу после еды, то, значит, не стремается, а это уже было неплохо. Немного непривычно, но неплохо. Хотя ковыряться ногтем в зубах, вышкрябывая оттуда застрявшую жилку из мяса, он начал только когда убедился, что Зои на него не смотрит. Ну, и поспешил одернуть руку, так и не добившись результата, когда услышал свое имя.
Потом ему пришлось немного подождать, сложив руки на груди и уставившись на кроху, пока та, очевидно, подбирала слова, чтобы что-то до него донести. Времени прошло ровно столько, чтобы придти к мысли, что надо как-то осваивать местное наречие быстрее и активнее. Хотя, как-то попривыкнув к голоску и акценту Зои, Фаулер начал понимать, что она имеет в виду быстрее. Не идеально быстро, конечно, так что после выслушанного настала его очередь выдерживать паузу, но все же львиная доля этой тишины ушла не на восприятие самих фраз, а на обдумывание их смысла. «Плюсы» и «минусы» озвученной части предложения сопоставлять долго не пришлось – считать Грэм умел быстро, а тут даже приблизительная калькуляция дохода звякала в голове, как пересыпающиеся монетки. Смущало его исключительно то, что обычно во всяких договорах приписывали мелким шрифтом, а в конкретной ситуации могли просто забыть сказать.
- А че с документами на работу? Паспорт? Разрешения? Нужны? – фигня, которая парила его больше всего. Какие-то бумажонки у него, конечно, имелись, но, черт его знал, насколько они были годными, чтобы нормально трудоустроиться и, что приобретало особое значение рядом с добродушной феечекой, не навалить на чужие плечи груз из всякие неприятных последствий с какими-нибудь налоговыми и прочими казенными службами.

Если обычные диалоги между людьми можно было сравнить с игрой в теннис, когда очередь подавать мячик-голос переходит от одного игрока к другому, то этот матч определенно происходил в сознании какого-то шандарахнутого на всю голову авангардиста. Быстрая реплика и ощутимый период ожидания перед ответом – снаряд несся над сеткой в удручающе замедленном движении.  Пока дело обходило серьезные вопросы, Фаулера эта тормознутость не волновала, но сейчас он немного напрягся. И в то время как девочка, очевидно, воскрешала в голове весь свой словарный запас английского, он прикидывал свои шансы. Как такового опыта трудоустройства в Греции у него пока не было. Были только не самые приятные воспоминания о том, как проходило его «оформление» документов. Формально у него на руках был загран с рабочей визой на три года, вид на жительство и разрешение на работу. Официально - пока он смог убедиться в цивильности оформления только первой, когда его без проблем пустили в самолет в Хитроу, а потом так же спокойно дали вдохнуть южный воздух в Афинах. Вопросы же о качественности оформления второй и третьей бумажки стояли так же явно, как стоял перед внутренним взглядом Грэма выдававший их еврейчик в возрасте, сладенько улыбающийся на его интерес к тому, как все это добро оформлено, и уклончиво так размазывающий ответ… Вроде как людям из такой цивилизации как Старушка Британия опасаться особо нечего. Вроде как их северные рожи пышут состоятельностью приезжего туриста – главного идола курортных городов. А работа? Ну, если не метить в компании, где с бумажками все строго…
Фаулер тогда, конечно, не сильно заморочился. Поизучал только немного свою харю на предмет туристической состоятельности пока брился перед вылетом, а потом забил. И вспоминал только сейчас, когда сквозь призму пессимистичного взгляда на жизнь произнесенное Зои слово «контракт» сразу преломилось во всякую неприятную фигню для него - «миграционный центр», «посольство», «департация», - а потом и для нее – «бумажная волокита», «проверка», «увольнение». Перед Грэмом лежал белый лист с этими их местными невнятными закорючками, содержание которого для него обещало остаться загадкой еще неопределенное время, но, как-то отвыкнув ожидать от жизни чего-то хорошего, он не пытался раскрасить сложившуюся неопределенность в радужные цвета. Вообще-то более-менее радовал сейчас только боевой настрой мелкой,  которая разве что в Брюса Ли не играла, пытаясь проломить стол ладошкой. Грэм невольно хмыкнул, прикинул про себя, что с таким огоньком в глазах и задором она явно напутала и из-за трудностей перевода составила последнее предложение вопросительным. И как тут сказать нет–то?
- Я подумаю, – утвердительный ответ, в общем, тоже был бы непозволительной роскошью. – Ну, переведу там… Почитаю… – Продолжая разыгрывать начатые ими пантомимы, он взял листок на вытянутую руку, сложенными в «окей» пальцами изобразил монокль у глаза – типа как внимательно ознакамливался с бумажонкой. Потом отложил документ, поднялся, хрустнул шеей, решил, что омрачать себе и кому-то еще текущий момент, когда он сыт и в целом доволен, замаячившими на горизонте тучками, смысла нет. Пачка сигарет вместе с зажигалкой нащупались в кармане.
- Я курить, – он объявил было о намерении, но, как-то неожиданно сам для себя, внес коррективы. – Пшли со мной. Одному скучно, – и не особо дожидаясь разрешения, а заодно и наплевав на всякие расстояния и дистанции между незнакомыми людьми, сграбастал Зои за плечи и потянул за собой. Не исключая, что ответом может быть и «нет», конечно, но как-то люто желая продолжить развивать атмосферу гедонизма и потворствования своим желаниям. Фея же.

Плечики у феи, конечно, оказались хрупенькими. Не тощими, не костлявыми, а именно хрупенькими. Очень такими – девичьими. Грэму даже показалось, что если он сейчас случайно где-нибудь вдруг нажмет и надавит посильнее, то услышит хруст ломающейся кости. Глупости, конечно, но от наваждения было избавиться сложно. И да, он не сомневался, что она не курит. Конечно, в этой стране смолило почти все население старше восемнадцати, и он уже повидал уйму милашек с тоненькими белыми палочками, зажатыми в изящных пальчиках с аккуратным маникюром, но в том, что Зои в их число не входит, не возникло ни секунды сомнений. Он готов был, памятуя об их небольшом препятствии в достижении взаимопонимания, повторить еще раз, что позвал мелкую с собой просто потому, что ему скучно, без всяких задних и передних мыслей, вторых, третьих и прочих смысловых подтекстов, но она как-то так лихо скакнула в разговоре на новую тему как раз тогда, когда он толкал ведущую на балкон дверь, что о затее еще раз оправдаться за некую беспардонность пришлось забыть. Грэм пропустил девочку вперед, сам вышел на залитую полуденным солнцем площадку следом и крепко задумался, параллельно закопавшись в карманах в поисках сигарет.
С телефонами в жизни Фаулера все было сложно. В квартире, которую он сейчас занимал, на стене в прихожей висел аппарат, по которому он пытался когда-то позвонить, но не услышал тогда в трубке никаких гудков, а чуть позже обнаружил, что провод от него аккуратно срезан где-то между этажами. Объяснения с хозяином дома тогда заняли около трех часов из пантомим и ломанного английского, но зато в ходе них выяснилось, что провод срезал некий недружелюбный тип, ранее живший снизу, которого раздражало, что некой более дружелюбной даме, ранее занимавшей квартиру Грэма, часто названивают по работе. Владелец же всей этой богадельни не собирался что-то менять, сославшись на то, что если постояльцу нужен телефон – постоялец все сам починит. Фаулер решил, что он прекрасно поживет с одним мобильным, и расплачиваться за последствия разборок проститутки и психопата не будет. И почти два месяца он действительно прекрасно жил с мобильным, пока Водафон не просигналил ему о том, что пора платить по счетам, и не стало понятно, что платить больше нечем. В общем, телефонов у Грэма было целых два, но при этом ни один не работал. Объяснять все это Зои было, разумеется, лишним, поэтому он просто буркнул: Нету, – и отрицательно помотал головой в дополнении к словам. Выходило все это по-любому лажово, а фее, как типа главному, ясное дело нужно было как-то суметь сконтачиться с ним. И пусть он не особо верил в то, что их сотрудничество все-таки продолжится, совсем обрубать концы было делом неблагодарным что ли… И он, конечно, мог ей сказать, что позвонит ей сам по номеру в газете, но если она хоть раз в жизни общалась с мужиками, то вполне имела все основания не поверить подобному обещанию... Грэм затянулся, долго держал в дым легких, думая и пырясь на крышу соседнего здания, а потом выдохнул резко, дозрев до не идеального, но хоть какого-то решения.
- Давай так. Я дам тебе один номер, – Фаулер повернулся к Зои и старался говорить очень и очень медленно, параллельно вглядываясь в ее лицо, выискивая в его выражении следы того, что вся информация доходит до адресата в точности. – Там живу не я. Но мне передадут. Все поняла?
Вообще-то реальных подтверждений тому, что этот способ связи сработает у него не было. Но, с другой стороны, жившее напротив него слишком смуглокожее для греков семейство, чей номер он и оставлял, было вполне дружелюбным. И они уже передавали для него всякие мелочи от хозяина, а он уже пару раз стаскивал им почту, которую по ошибке находил в своем ящике. Вполне можно было попробовать. Тем более, что мать семейства говорила на английском весьма сносно, и он все равно собирался просить у нее перевести оставшуюся в рисовальне бумажонку, так что полагал, что еще одна просьба за которую он, разумеется, собирался потом рассчитаться, их не сильно обременит. Ну, а девочке так явно должно было стать как-то поспокойнее.

Женщины, всех обличий и возрастов, всегда казались Фаулеру загадкой куда большей, чем любая мудреная научная хрень вроде черных дыр или адронных коллайдеров, о которых ему иногда вещал зомбоящик. Вероятнее всего, дело было в том, что женщины, в отличие от мудреной научной хрени, попадались ему куда чаще. Ну, и, вполне возможно, еще в том, что женщин он видел не только с экрана телевизора, поэтому просто так их «переключить» получалось не всегда. В конкретный момент он, например, стоял и, не решаясь перебивать, чтобы не сделать, случайно, еще хуже, немного зависал от выдваемого Зои пространного спича. Слишком пространного. Пространного настолько, что сначала Грэм испугался, что она не до конца поняла, что он ей сказал, или что он сам недопонял какой-то ее вопрос, или что они в какой-то момент времени недопоняли друг друга и давным-давно говорят, на самом деле, о разных вещах. Хотелось почесать черепушку. Хотелось, чтобы сигарета не заканчивалась чуть дольше, подкинув в его проветренные мартовским ветерком мозги, чуть больше никотинового допинга. До ужаса хотелось как-то взять и связать воедино его посыл звонить по другому номеру и ее лопотание про объявление, загадочного пришедшего «никто», благодарности и все новые и новые поступающие кусочки информации. А еще лучше, чтобы кто-нибудь объяснил ему все это, а ему не пришлось стоять тут и морщить лоб, чуть наклоняясь вперед, будто бы это могло облегчить въезжание в суть происходящего. И, самое обидное, что по отдельности он догонял до каждого предложения, но вместе они, сдобренные щедрой порцией акцента, казались ему чем-то вроде очертаний домов в незнакомом районе в утреннем тумане над Темзой – вроде и понятно, что перед тобой какое-то здание, но хрен поймешь, что это именно, какой действительно высоты и сколько до него пехать.
К окончанию своей сигареты, которое почти совпало с окончанием приступа словоизлияния у его маленькой феи, Фаулер точно мог сказать только то, что она ему за что-то благодарна, что она описывала ему условия работы, что нервничает она почему-то дичайшее, будто это у нее, а не у него были проблемы с документами, трудоустройством, криминалом и, в целом, жизнью. Единственным светлым и доступным для понимания пятном на этой авангардной картине из фраз для Грэма оказался последний вопрос. Просто потому, что чего-то подобного он хоть как-то мог ожидать, исходя из предыдущей темы беседы. И поэтому мог хоть как-то на это реагировать.
- Не, – он снова, как какое-нибудь не шибко умное парнокопытное, отмахивающееся от мух в знойный день, помотал головой и с силой вжал бычок в стальное дно пепельницы. – Греческий – окей!
Освободившиеся от сигареты пальцы сложились в уже подзадолбавшее за сегодня «окей» и Фаулер попробовал как-нибудь, игнорируя вызванную речью девочки кашу в голове, ободряюще улыбнуться. Вышло хреново. Не получалось нормально скалиться, когда раскрасневшееся чудо рядом выглядело таким нервным и шуганным. Хоть его детство и прошло в окружении чужих детей, мелких он утешать не умел. Запугивать умел, затрещины давать по необходимости, а с утешениями и ободрениями как-то не ладилось. Женщины же по его мнению вообще утешались по другим принципам. По тем, которые сейчас как-то не лезли ни в какие ворота, отчего Грэм стоял в капитальном замешательстве и чувствовал, как начинают подмерзать голые ноги. 
- Эм… Ну ты это… – не слишком богатый словарный запас не слишком образованного человека сейчас испарился вовсе. На кой-то ляд Фаулер протянул руку, слегка взлохматил мягкие волосы на макушке Зои, выцарапав откуда-то из подсознания воспоминания об отношениях одного из своих корешей с младшей сестренкой, и повторил. – Окей все будет. Пошли внутрь.

Ситуация выровнялась. Фаулер чувствовал хотя бы потому, что с грустных тем о работе и зарплате они перешли на темы повеселее, а именно: «посмотри на себя глазами других людей». Он не возражал, да и, собственно, с чего ему было возражать, кроме того, что после того, как к нему в руки попала немаленькая стопка, стало немного стремно помять всю эту радость, не совладав с левой рукой. Как-никак, чужой труд он привык ценить даже в том случае, когда всю значимость этого труда не понимал и никак не мог проникнуться ни после первого листа, ни после второго. А на третьем он отложил листы на куб, стоящий рядом, потому что в этом дне наступал, пожалуй, один из самых приятных для Грэма моментов – его внутренняя касса со звоном открывалась и ее содержимое пополнялось как минимум на еду на неделю. Его немного коробило то, что расчет произошел во вроде как перерыве, он даже успел подумать, что опять что-то недопонял, открыл рот, чтобы уточнить, но быстро захлопнул его обратно, когда услышал про еще один час и увидел мелькающий перед глазами пальчик. Может у них так принято. Хрен знает… Деньги запихнулись под целлофановую обертку сигаретной пачки, сама пачка запихнулась обратно в карман, а Грэм только буркнул слова благодарности и подтвердил, что все помнит. Выходило снова неловко, потому что после этого обмена они с Зои вроде как окончательно устанавливали отношения начальника и подчиненного и разбегались по разным углам, чего Фаулер, чувствуя себя нелепо в своем полуголом виде и полной зоне языкового отчуждения, отчаянно не желал. Вернувшись к стопке с рисунками, он подхватил ее, плюхнулся на их место, чуть подвинулся и похлопал по поверхности рядом с собой, предлагая своей фее присесть рядом.
- А занятно вышло, правда? – Он слегка кивнул головой на вид на себя сбоку, не совсем уверенный, что его поняли, но довольный хотя бы тем, что девочка осталась сидеть с ним… Вышло и правда занятно, хотя в каляках и черточках Грэм понимал мало, так же как и в культурной составляющей процесса и, глядя на все эти три с лишним десятка изображений себя в разных ракурсах и позах, больше развлекался воспоминаниями о том, как в тот или иной момент времени у него что-то сводило, болело, отваливалось или ныло. На рисунках этого, конечно, заметно не было. Оттуда, всячески выкобениваясь в пространстве, выступал вполне себе тренированный мужчина, безликий, безымянный и без каких-то особых личностных характеристик. Даже наколки были нарисованы не все, не везде и не так, как в жизни, отчего Фаулер совсем подумал, что вся эта живопись – чушь страшная, хотя полезная наверняка кому-то где-то. От мелкой, например, нравится же. Рассеянно глядя на то, как угловато выпирает на чьем-то рисунке его икроножная мышца, подарившая ему немало впечатлений в самые первые минуты работы здесь, а тут со стороны, выглядевшая какой-то «не его», он покосился на Зои, и осторожно толкнул ее локтем в бок.
- Слышь, а ты меня нарисуешь? – и, размахивая рукой и тыкая пальцами, попытался пояснить. – Ну, ты. Меня. Нарисуешь?
Наверно, он как-то странно смотрел тогда на фею. Слишком пристально, потому как реально ждал ответа с каким-то внутренним напрягом, но, по счастью, длилось это зависание недолго. Вошли студенты, Грэм отложил рисунки, точно выпав из оцепенения, осклабился всем, стянул с себя халат и, размахивая руками, как спортсмен перед стартом, пошел занимать свое место в центре, тупо скалясь на разговоры, которых не понимал и аналогично непонятные встречные улыбки. Как и обещал, а вернее, как и было обговорено, он отстоял, отсидел и даже отлежал еще час, все в том же духе больного параличом всех конечностей. Отбегал старушачьим бегом курить на балкон, успел договориться с Лидией, которая проявила чудеса смекалки и притащила смартфон с кривеньким, но вполне доступным онлайн-переводчиком. На этом ее башковитость, очевидно, заканчивалась, но он не жаловался, ибо и о своем интеллекте был не самого высокого мнения.
На последней пятнадцатиминутке Фаулер чувствовал себя вконец измочаленным, а когда время, наконец, оттикало – вконец счастливым. Пока Зои обходила студентов, он как-то решил не навязываться и попрактиковать национальный способ ухода, тихо собрав немногочисленные свои вещи из студии, прихватив документы для ознакомления и свалив, прихрамывая, вниз, одеваться в нормальную одежду.