Усилий сдержаться он прилагал немало, но в голос рассмеяться хотелось настолько сильно, что в своей проснувшейся внезапно человеческой слабости он просто-напросто боялся уронить Ирен на пол, стоит только дать себе волю. Он ждал чего-то неожиданного, как она сама, и дождался, лишний раз убеждаясь, насколько искусными могут быть некоторые ювелиры. Она была похожа на тонкий изящный цветок из драгоценных металлов, настолько мастерски выполненный, что лишним движением казалось можно сломать хрупкий стебель, а от того более внезапной становилась стальная его суть. Реми насмехался над её первым вопросом, над собственной реакцией на него, в особенности над этими сопливо-романтичными сравнениями, приходящими сейчас в голову, по большей части потому что, наоборот, сгибал её специально, проверяя работу ювелира на прочность, и принимая красоту лишь как дополнительный бонус. Это становилось все более и более занятным, ибо все его цели твердили об одном и том же – сломить Ирен так, чтобы она больше не выпрямилась. Не важно, что это было: собственные ли начатые эксперименты или же прочно засевшие на подкорку слова Хэма. Чем больше она его ненавидела, тем больше становились его шансы довезти её до Афин, не суть важно в каком виде. И кер преуспевал в своем деле, судя по её вопросам и просьбам, но не чувствовал ничего. Ни от нее, ни, что самое интересное, от себя. Тем более представив Хэма, грузного и лишь кажущегося неповоротливым, который с какой-то радости решил бы тряхнуть стариной и послушать засевшего в ребре беса. Возможно, этого хватило, чтобы от вырывавшегося смеха осталась лишь одна единственная улыбка, пока он переступал бортик ванной и, не надеясь на постороннюю помощь, опускал Ирен с рук, дабы открыть воду в душе. Наверно, не слишком доходчиво он ей объяснял собственную мысль, или эта женщина с завидным упорством продолжала подпирать дверь собственной камеры стулом, делая вид, что её не пленили, а она заперлась намеренно.
- В прошлый раз я оставил тебя одну, и результат мне не понравился, - Реми и так делал только то, что ему угодно, вот уже чуть больше двух веков, поэтому не видел смысла прерываться на ничего не значащие несколько минут, о которых она просила. Их можно было потратить с гораздо большей пользой, если уж не приятной для обоих, то для него одного точно. Его особенно интересовало, с чего бы ему не повернуть её сейчас к стене, прижав щекой к холодному кафелю, не развести эти длинные ноги пошире, и не повторить всё еще раз, только без лишних движений, без мягких и плавных прикосновений к коже, не удерживая больше себя и не проверяя свое терпение. С чего бы и правда не пустить по кругу, а потом прихватить то, что от нее останется в особняк. Обвинения иногда превращались в отличные идеи на будущее.
Реми взял мыло и потер в одной руке, чтобы не выпускать из второй Ирен, прошелся ладонью по её плечам, спускаясь ниже на живот, подставил её тело под струи горячей воды, посмотрел на нее внимательно, будто представляя, как она будет выглядеть с пустыми стеклянными глазами, в которых больше нет ни мыслей, ни чувств, ибо все они сломаны и развеяны. Он мог бы это сделать, не обладай она такой сильной тягой если уж не к жизни, то к своей независимости, причем неважно, какую цену за нее пришлось заплатить, пусть ключом бы к ней и являлся зажатый в руке кусок разбитого зеркала.
- И твой первый вопрос, Ирен. Нет, не подложу, потому что ты теперь принадлежишь только мне, - он не стал поднимать пальцами её подбородок, чтобы увидеть глаза, и так посмотрел достаточно. Если уж Ирен не понимала с первого раза, Реми вовсе не был против повторить еще, и еще, если потребуется, до тех самых пор, пока эта самая главная его мысль не дойдет до её сознания в окончательном своем варианте. Целая, бунтующая, язвящая, и живая. По-другому его не устраивало, и не потому, что вся заинтересованность пропала бы разом, ибо не для этого Реми прихватил с собой из тюрьмы эту женщину. Кто же знал, что у его удачи внезапно обнаружится и имя, весьма впечатляющая внешность и такой характер. Улыбка вернулась на губы, когда он поворачивал её к себе спиной, чтобы пройтись мыльной ладонью между лопаток и вдоль по позвоночнику.

Не став прилагать излишних усилий, чтобы повернуть Ирен к себе спиной, он оставил при ней этот небольшой подарок свободы воли. Может быть потому, что это опять же было исключительно его желанием, ведь силы, по сути, были несоизмеримы, даже ослабни он окончательно. Может быть, потому, что больше ничего давать не хотел, хотя мог. Чего проще узнать всю нужную информацию, раздобыть карты особняка, заплатив при этом самому, затем заставив «Огонь» вернуть всё сторицей. Там, в Афинах, ситуация складывалась не так относительно спокойно как здесь, да и патрулей практически не было, ибо не за кем следить в городе, где найти хоть одного нелояльного настолько же сложно, насколько сложен был весь прикинутый Реми план. Любой щенок, только-только выучивший наизусть слова клятвы, но представляющий уже свое помпезное покорение лестницы, ведущей к власти, подходил на роль ключа. От Ирен же требовалось только показать, как подобраться настолько близко, чтобы Кестлер почувствовал чужое дыхание на своем затылке. Несколько штрихов на карте, несколько слов о путях доступа и тех нюансах, которые не видны постороннему взгляду до тех пор, пока не станет слишком поздно. А потом смерть за предательство в подтверждение правдивости сказанных слов. Если Реми что-то хотел сделать хорошо, то делал это самостоятельно, без дополнительного балласта на плечах, который в каждую секунду способен придавить тяжестью чужой ошибки.
Но Ирен до сих пор была жива, до сих пор не обзавелась расцветкой,  подобной той, что он видел в зеркале, поэтому и чувствовала собственную, пусть относительную, но безопасность. Раньше ему доводилось сталкиваться с людьми, знающими его суть, но не испытывающими при этом ни страха, ни ненависти. Большая часть из них за это и поплатились, меньшая – стали такими как Хэм. Керу нравилась её честность, не настолько, чтобы восхищаться, потому что в данном контексте она шла в прочной связке с глупостью, ибо каждое последующее заявление могло порвать с таким упорством растягиваемое терпение. Если только она не делала это намерено, записав себе в цели умереть с гордо поднятой головой, пусть и в голом виде на кафельном полу ванной в подвале. Еще один отгрызенный кусок свободы воли, который он не намеревался отдавать. Мертвой Ирен могла стать в любой момент, с шансами на повторное оживление дела обстояли не столь радужно. Причина не такая уж и плохая, чтобы тратить время и копать глубоко в поисках других. Остановившись на этом, кер намылил руки еще раз, ибо выбранная женщиной поза позволяла добраться до спины даже с большим комфортом. Прикосновение больше походило на объятие, когда обе ладони скользили по гладкой коже. Реми хоть и не видел, но чувствовал, как она улыбается. Шутки у них вряд ли совпадали, так же как и причины для смеха, но её словам он улыбнулся тоже, ибо ему было, что вспомнить на сей счет.
- Не обязательно, Ирен, хотя твои ноги мне целовать нравилось, - жаль, что ниже коленей он не добрался, однако принятое решение позволяло устранить этот досадный промах. Естественно, только в том случае, если она будет так же горячо возражать, так же помнить свои обещания убить его в один прекрасный момент. Интересно, для разнообразия, как яркий росчерк густыми чернилами в его достаточно длинной биографии. Другое дело, что это тоже являлось ограничением, которые он не любил больше всего. Теперь он видел чужой ошейник почти так же ясно, как и свой, и попал в отбрасываемую им тень урезанных возможностей. Нагнувшись чуть ниже, пока подставлял спину Ирен под воду, смывая хлопья пены, он вдохнул исходивший от её волос запах, все еще не чувствуя страха или паники, но все равно ощущая, что ему приятен почти неуловимый аромат. – Но раз уж ты спросила. Надо все-таки поесть.
Давление её рук на боках усиливалось, и уж точно не от переизбытка энтузиазма. Обсуждаемые ранее голодные обмороки становились чуть ближе с течением времени, и вот уж чего Реми не собирался ей доставлять, так это радости потери сознания. Проехав ладонями по плавным линиям её тела, кер подхватил Ирен под ягодицы, приподнимая выше, секунду поборовшись с желанием прижать её к стене, что, несомненно, приблизило бы момент ухода от реальности. И это тоже казалось смешным, отказывать себе в чем-то, что можно взять без труда и совершенно безвозмездно.
Халат он вернул в ванную комнату на место еще с утра, но сейчас не мог в достаточной мере манипулировать руками, чтобы натянуть его на Ирен основательно, не повторяя прошлых её попыток показать, кто тут главный и гордо удалиться замерзать в угол. Пришлось взять полотенце и уложить его сверху на тонкие хрупкие мокрые плечи, а халат сунуть подмышку до лучших времен, когда он будет точно уверен, что его женщина не осядет кулем на пол, стоит только разжать руки.

Брюки натягивались с трудом, что вызывало несколько злую усмешку от познания для себя нового, упущенного ранее опыта. Реми приходилось раньше урезать собственные потребности: лежа в окопах или сидя в тюрьме, вынашивая какой-то план, требующий для достижения нужного результата определенных жертв, но все эти истории были неразрывно связанны между собой обстоятельствами, и вынужденный аскетизм создавал по кирпичу прочный фундамент будущей победы. Зачем он ограничивался сейчас, если Ирен продолжение не убило бы в любом случае? Возможно, вывело бы из игры до конца дня, что было исключительно на руку, в обязательном порядке – подкинуло бы дров в и так незатухающее жерло её неприязни, что точно так же удовлетворяло кера. Отрицательных сторон для него не имелось в принципе, с какой из них не взгляни, но он упорно тянул вверх ткань и застегивал пуговицу, а от того насмешка чувствовалась более остро, и эта проба отправлялась в копилку, пополняя его личный фонд переживаний, как хороших, так и не особенно. Ситуация складывалась любопытно для них обоих, но больше керу нравился сам факт, что вожжи по-прежнему находятся в его руках, пусть и натягивает он их в направлении не самой легкой из дорог.
Реми чуть вскинул бровь на тихое, но вполне уверенное заявление, касающееся непосредственно пропавшего завтрака, принесенного еще с утра, и на в большей степени доставившее удовольствие продолжение. Видимо, гордый отказ от еды ушел в сливное отверстие вместе с водой и мыльными хлопьями, смытыми с тела Ирен. Такую капитуляцию он принимал даже с дополнительными несущественными условиями, выдвинутыми в легкой непритязательной форме кристально-прозрачного намека. Не играло существенной роли, что конкретно она будет есть, хотя ему в жизни перепадали периоды, когда холодная каша и кружка кофе с плавающими там айсбергами считалась верхом роскоши. Он смотрел на поджатые скорбно губы, замечая на них маленькие неровные трещинки, переводил взгляд на глубокие уставшие глаза, кажущиеся еще больше от залегших под ними теней, на высокий лоб с родинкой почти посередине, на мокрые взлохмаченные волосы, которые не видели расчески уже более суток, на едва заметные следы синяков, украшающих плечи и цепляющиеся за покрывало руки. Ирен сложно было назвать красивой сейчас, но от него и не требовалось ничего озвучивать, только смотреть и оценивать, может быть, сравнивать, исключительно с ней же самой в другие минуты, может – запоминать, насколько она не любит подчиняться. И насколько привыкла это делать. Только не с ним, и не сейчас.
Коротко кивнув, наклоняя голову чуть вбок на манер легкого насмешливого поклона пажа, получившего распоряжение от своей госпожи, он отошел в угол комнаты, отведенный под небольшую кухню. Реми точно знал, какая полка в каком шкафу ему нужна, ибо на предмет опасных атрибутов обыскал их все. Как оказалось, абсолютно без толку, зато сейчас не тратил время на поиск тостера. Хлеб так и пролежал всю ночь в холодильнике, способный вызвать не аппетит, а еще чуть более поджатые губы Ирен, капризно отворачивающей свой носик в сторону стенки. С ящиком, в котором кер запер ножи, пришлось повозиться дольше, потому что кроме него его никто больше не должен был открыть. Выбрав один из тесаков, предназначенных больше для мяса, он подбросил его несколько раз в руке, ловя за рукоять, поймал в гладкой стальной поверхности отражение собственных глаз, и перевел взгляд на Ирен. Вино и сыр… Или немного винограда? Может быть, легкие закуски на открытой веранде? Стоило на мгновение позавидовать Кестлеру, дабы потом не делать так больше никогда. Отрезав несколько ломтей хлеба так, чтобы не пришлось силой вгонять их в тостер, Реми перешел к сыру, а затем и бутылке вина. Бокалов в подвале предусмотрено не было, ибо легкие завтраки великосветских дам не входили в перечень предоставляемых иногда Хэмом услуг, поэтому кер достал две чайные кружки, наполнив обе доверху. Вытащив два куска слегка поджаренного уже хлеба, он уложил сверху сыр, моментально начавшись подплавляться. Пахло лучше, чем «завтрак для леди», сварганенный наверху, так что должно было быть более съедобно на вкус Ирен. Места на тумбочке больше не оставалось, поэтому первую попытку накормить пришлось убрать на стол, вместо нее оставив тарелку с тостами, а вот одну из кружек он отдал лично в руки, оставив вторую себе, и присев на край кровати.
- За свободу выбора, Ирен, - отсалютовав своим бокалом, он отпил глоток, прикинув, что вожделенное вино сейчас может выплеснуться ему в лицо. Однако в данный момент имел в виду вовсе не себя и не её, окруженных четырьмя стенами, откуда ей не выйти просто так, а нечто более бесплотное, а от того лишь сильнее ограничивающее.

Птицу слишком высокого полета в ней выдавал даже ничем не примечательный глоток вина, не сумевшего удовлетворить взыскательный вкус, что его несколько удивляло. Не так сильно, чтобы долго думать над этим вопросом, но в достаточной степени, чтобы ухмыльнуться в собственную кружку. Как истинная принцесса Ирен могла выдержать целую бурю, оказавшись в самом её центре, но скривиться от маленькой горошины глотка дешевого вина. Ну, что ж, зато компания её подобралась как раз под стать, ибо слова благодарности он слышал не в первый раз за прошедшие сутки, следовательно, практически дотягивал до рыцаря без страха и упрека. Самым интересным Реми казался факт, что она не сумела сказать спасибо за принудительное, но все же возвращение к жизни, однако распылялась сейчас на сущую мелочь. И он так же, как и в прошлый раз с кольцом, принимал благодарность на свой совершенно определенный счет, собирая собственную коллекцию тех подарков, которые ей дарил. Кер хотел быть полностью уверен, что вчера в ванной она расставалась с жизнью под влиянием момента, от мгновенно стукнувших в голову чувств и эмоций, а не выверено приводя в исполнение свою задумку. Поэтому и давал больше, чем требовалось, на примере показывая, что у нее остается в запасах личное мнение и личные желания, к которым прислушиваются. Простой расчет выводил на не менее простую формулу, отлично применимую в обыденной жизни – дать больше, чтобы потом было, что отбирать. И ему сейчас определенно не за чем было думать, почему это самое желание давать превалирует. Выбирая между двумя формами страха, он останавливался на той, которая гарантировала некоторое повиновение из боязни потерять то, что имеешь, и намеренно жертвовал не столь важной сейчас второй формой, включающей в себя инстинкт самосохранения, которая давала небольшие крохи сил. Нет, Реми вовсе не питался страхом. Сказать так – все равно, что предположить, будто дети питаются конфетами. Он любил страх, наслаждался им, ценил для себя чужие страдания, но продолжал жить лишь благодаря смерти. Любая оборванная нить вплеталась в его собственную, делая её длиннее и прочнее. К тому же он сам не до конца понимал, почему она его не боится, и удивлялся от того, что Ирен предполагала в этом процессе и его участие. Наряду с этим Реми не мог не веселиться от того, как с одного маленького глотка её лихо потянуло на острые ощущения, и думал над тем, чего еще она ждала. Скорее всего, все эти ожидания ему были известны на пересчет, ибо сам перебирал их недавно, взвешивая плюсы и минусы. В итоге вопрос выходил значимым не только для Ирен, но и для него самого, разве что посвящать в свои мысли на сей счет кер её бы не стал.
Промолчав и подстраховав не слишком уверенное продвижение кружки к тумбочке, кер потянулся через Ирен и достал позабытое полотенце, набросив ей на колени. Толку с него все равно не было, зато оно могло помочь, если не смертельно, но уставшей женщине вздумается опрокинуть на себя тарелку с тостами, а заставить их съесть он намеревался в любом случае.
- Чем же мне напугать тебя, Ирен? Участью хуже, чем смерть? – этот версию они уже проходили, но Реми не хотел слушать, какие еще она успела придумать, ибо на собственную фантазию не жаловался. Отчего за секунду смог перебрать в уме еще с десяток вариантов для сеансов «пугания» подобным образом, умножая их на число различных мест в комнате, включающих максимальное количество горизонтальных, да и вертикальных тоже, поверхностей. Обретению железного спокойствия и полного комфорта от достаточно грубой ткани брюк это никак не способствовало, поэтому кер сместил свое внимание на тарелку, ставя её на расстеленное полотенце, дабы Ирен не уронила её на пол. – Ешь, пока на ум не пришли еще более интересные вопросы.

Смотреть на нее казалось нормальным, так же как мысли не давать для удобства нож и вилку, так же как следить на чайной кружкой, керамической, но достаточно тонкой, чтобы её легко можно было разбить о край тумбочки. Сродни игре, которой балуются, пожалуй, только в младенчестве, и только такие, как он – найди безопасный предмет и придумай ему небезопасное применение. Когда-то давно это действительно веселило, заставляя тонкие китайские палочки работать не хуже остро наточенного лезвия ножа. Дополненный силой почти любой предмет мог служить оружием, дополненный фантазией – совершенно любой. Ирен свою смекалку уже проявила, и положительный результат проведенного эксперимента означал только то, что закрепление его не требуется, повторы тоже. Достаточно было просто смотреть внимательно, отвечая на аналогичный взгляд с её стороны. Пока она не начала есть.
Таких моментов набиралось уже прилично, чтобы заподозрить эту женщину в изощренном обмане настолько высокого уровня, что кер готов был прямо сейчас снять перед ней шляпу и отвесить поклон. Возможно, с подобной подготовкой в тюрьме на её теле не появилось бы ни единого лишнего штриха загнанных под кожу чернил, разве что ей самой бы захотелось нечто симпатичное на плече или лодыжке. Для этого не требовалось многого, просто взять свой обед, и начать его есть. То, как она облизала испачканные каплей вина пальцы, было игрой против правил. Их никогда раньше не наблюдалось, в прочем, как и принципов, во всех делах, которые Реми когда-либо вёл или стал бы вести в дальнейшем. Собственная гибкая практичность взглядов на мир служила отличным подспорьем в достижении целей, особенно, когда от него ждали честности, причем, всегда напрасно. Но в данный момент небольшой свод правил, требующих у этой женщины подчинения, казался отличной идеей. Она откусывала от тоста маленькие кусочки, заметно наслаждаясь всеми из них, вдыхая аромат еще не успевшего до конца остыть хлеба, отчего ноздри чуть раздувались, словно в предвкушении необычайного наслаждения. Каждый новый укус напоминал ему больше какое-то священнодействие, производимое Ирен с едой. Не отбери он вчера талисман, вполне мог бы заподозрить еще одну странную, как и все они, жертву. Расплавленный сыр оставлял едва заметные блестящие следы на её губах, складывающихся, как для поцелуя, когда она тянулась за новой порцией. Сделав большой глоток вина из своей собственной кружки, Реми отодрал взгляд от этой картины, чтобы взглянуть на пустое дно. Если Ирен рассчитывала именно на такую реакцию, то успех считался бы оглушительным. Полуживая, обессиленная она еще демонстрировала первоклассную постановку, призванную детально показать ему подошву её туфли и внутреннюю сторону каблука. Может быть, на секунду кер и задумался о том, что наделяет её слишком уж выраженной изворотливостью, потому что даже без таких навыков он давал ей достаточно шансов, чтобы убить его или убежать. Но эту же секунду спустя ощутил то самое шевеление, которое делало из изысканной трапезы обычное заталкивание внутрь еды. Грязной кляксой на только что нарисованный портрет распласталось слабое, едва живое чувство горечи, которую в данный момент испытывала Ирен. И это позволило Реми выдохнуть спокойнее, снова смотреть на нее внимательнее, только теперь со здоровой примесью любопытства, словно рассматривая хамелеона, раз за разом показывающего свои новые оттенки, отчего выглядевшего в глазах наблюдателя лишь ценнее.
Хмыкнув на её вопрос, он взял с тумбочки полную пока еще кружку с вином, исключая вероятность новых попыток пролить его на любые другие части тела, кроме рук, и прикидывая вариант, когда он уже сам будет лить напиток на светлую кожу, чтобы сделать его вкус насыщеннее. Если он смотрел, не отрывая взгляда, и если так четко уловил переход, каким бы незначительным он ни выглядел, то вывод напрашивался один, осмысленный ранее, чем ему пришло в голову поблагодарить Ирен за представление: мысли, действия, намерения – всё это поддавалось контролю, при должной сноровке переключаясь с одного на другое моментально. В отличие от эмоций. Их можно было бы вызвать искусственно с помощью воспоминаний или придуманных образов, но кер почувствовал бы разницу, ибо одни всегда оставались ложны, а вторые истинны.
– Я же питаюсь страхом, разве нет? - он поймал дрожащую ладонь и обхватил её пальцами кружку, подводя руку к расстеленному полотенцу, пока не расплескала. Ирен могла полностью закрыться от него, оставить снаружи перед запертой изнутри дверью только если бы не испытывала ни капли эмоций, отсвечивающих темным. И легко обмануть могла бы тоже только в этом случае. К её сожалению, и к его счастью, такой момент пока еще скрывался где-то за горизонтом, позволяя Реми предлагать ей еще вина, только за тем, чтобы она точно так же кривила от неприятного вкуса губы, перестав свои абсолютно ненамеренные игры с едой, не отдавая себе отчета в том, что делает. Отломив от недоеденного тоста кусок, он закинул его себе в рот и поднялся с места, чтобы налить себе еще вина из оставленной на столе бутылки.

Старое как мир средство, уходящее корнями настолько глубоко в века, что даже Реми на его фоне выглядел сущим младенцем. Волшебный легкий способ развязывать язык мужчинам, превращая их в завзятых сплетниц, вызывать благосклонность женщин, до того глядящих без особой заинтересованности, поистине удачное изобретение забытой со временем личности, случайно или специально отведавшей перебродивших плодов. Всего небольшая чайная чашка потребовалась Ирен, чтобы уставший организм расслабился до такой степени, что мысли из головы плавным потоком понеслись сразу на язык, обходя все барьеры и заслоны, выстроенные разумом. Керу интересно было послушать часть тех предложений, которые она вряд ли осмелилась бы проговорить в любом другом случае. Вернее, не так. Смелости ей бы хватило, а вот желания нет. Он оперся на стол, почти сел на него, скрестив ноги и с интересом рассматривая, как медленно румянец окрашивает её щеки в бледноватый аналог выпитого вина. Раньше ей что-то там такое казалось, хотя Реми никак не мог понять, когда именно это было, потому что первой и основной её ошибкой стало как раз восприятие его в качестве человека. Смертного, к которому можно подойти близко и начать диктовать свои условия, несомненно, выглядевшие с её стороны особенно убедительно. Будь она уверена, что перед ней слегка другое существо, с другими ценностями, мыслями и желаниями, история могла бы повернуться совсем другим боком. Наверно, в своей жизни Ирен нечасто встречала мифических, в противном случае понятие «не такие» выглядело бы более определенно. Сейчас она лишь глубже увязала в собственных заблуждениях, небрежно ступая по самой границе, за которой раскинулось открытое оскорбление в сравнении его с человеком. За два года он ничего не забыл, а теперь думал снова о том, что она гораздо ближе к правде, чем ему хотелось бы об этом думать. И ошейник на это влияет вовсе не целиком и полностью, а лишь выступая в качестве крюка, затащившего Реми в чужую тесную шкуру. Разве что ему удалось вытащить собственную выгоду даже отсюда. Желали тюремщики того или нет, однако предоставили керу возможность взглянуть на мир глазами человека, а сами не приблизились к пониманию сути подобных существ ни на миллиметр. И слишком дорогой сеанс следовало уже заканчивать, пока собственные глаза не начали забывать, как мир выглядит в своем естественном для кера свете.
Прихватив с собой бутылку вина, Реми вернулся на свое место на краю кровати и снова наполнил пустую кружку. Последний её вопрос показался особенно занятным, и он поймал упавшую было на покрывало руку, чтобы отдать чашку уже слегка пьяной Ирен. Пожалуй, самым вкусным в вопросе был не его смысл, а та незаметная убежденность, с которой она говорила о возвращении его к истинному облику. Другая форма. Что бы ни произошло в дальнейшем, он снимет ошейник, а сейчас узнал, что и она это прекрасно понимает.
- У тебя будет возможность увидеть это самой, Ирен, - шрамы останутся с ним, гадать не было нужды, ибо каждый выжигался не на оболочке, выставляемой, дабы слиться с людьми, а на его собственной коже, не защищенной больше отнятой у него силой. Не все эти украшения кер получил в тюрьме, парочка рубцов осталась в память о довольно-таки бурной жизни. И ни один из них не был нанесен человеком. Поэтому эти шрамы разделяла пропасть, которая вряд ли сможет быть засыпана. Она образовалась в мгновение ока с первым же нанесенным ударом, полностью лишенным боли, ибо все ощущения оказались заполнены настолько объемным изумлением, что кроме него ничего в сознание больше не влезало. Один миг понимания того, что несет в себе ошейник, разросся до размеров, занявших всё поле зрения Реми два года назад. Этот самый первый удар не только оставил первый же шрам, но и полностью выбил почву из-под ног, доказывая, что незыблемых вещей не существует в природе. Скорее всего, на этом самом моменте и ломалась какая-то часть обитающих теперь в застенке с тяжелым давящим колье на шее, когда уверенность в своей силе и сути лопалась, подобно мыльному пузырю, когда личность, казалось, исчезала, а её место занимало слабое существо, неспособное ответить. Со вторым полученным шрамом пришла и боль, обжигающая не только подтверждением уже испытанных эмоций, но и твердым обещанием, что так будет каждый раз, и он не сможет на это повлиять. Но кер радовался этой боли как ребенок, ибо она воскрешала в нем его инстинкты, оживляла поруганную каким-то сборищем людишек честь, ибо он не собирался ломаться.  И только с третьим ударом он почувствовал, что есть что-то еще, что делало его и слабее, и сильнее одновременно. Стыд. Каждым шрамом из тех, что были раньше, он гордился как боевыми наградами, как медалями его воинских заслуг. А эти рубцы и татуировки вызывали всплески такого глубокого стыда за собственную несостоятельность и бессилие, что пути на выход оказалось всего лишь два: вслед за теми, кто сдавался, полностью теряя чувство собственного достоинства; и наружу из этой тюрьмы, пользуясь любыми способами и методами, совершая побеги, даже когда уверенности в успехе не было. И не так уж много времени ушло для избавления от лишних размышлений по вопросу анализа собственного отношения с этим отметинам, поэтому после определенного момента они перестали его волновать. Теперь они становились частью его внешности, отталкивая дальше от людей. Ошейник позволял смотреть на мир глазами человека, шрамы же напоминали, что это не его глаза. И больше ему ничего не хотелось знать, и чтобы Ирен это знала – не хотел тем более.
- Лестный интерес к моей персоне, но расскажи что-то о себе? О ценностях, мыслях и желаниях, - скорее всего, он слишком долго смотрел на нее в упор, пока воспоминания за секунду лентой прокрутились в сознании. Сошло бы за запугивание, которого, судя по словам, ей отчаянно не хватало, если бы Реми мог угадать, как это выглядело со стороны. Однако ему достаточно было уже того, что исключительно словоохотливой она оказывалась, когда он находился на расстоянии от нее, пусть и в пару шагов. Подняв её руку с полной чашкой повыше, он проверял действие разливающегося в крови горячительного напитка.

Еще одной забавной особенностью алкоголя являлась в какой-то момент спонтанно возникающая, но абсолютно твердая уверенность в собственной неотразимости. Миг недолгий, необязательный и часто заменяемый на более вероятное уныние, жалость к себе и разочарование в жизни, однако легкоузнаваемый, особенно если смотреть со стороны трезвыми глазами. От того попытка Ирен выгнуть бровь многозначительно глядя на Реми слегка осоловелыми глазами выглядела неубедительно, а отчасти даже смешно. Скорее всего, она желала указать ему на расстановку сил, обвинить в том, что её положение вот уже сутки оказывается гораздо ниже, чем хотелось бы. Совершенно человеческая, даже женская черта, произнести фразу, содержащую в себе четко противоположный смысл и пребывать в уверенности, что её поймут правильно. В этом она оказалась права, и кер её прекрасно понял, однако как всегда имел свои мысли на сей счет, поэтому рассмеялся, ибо обещал сам себе более не завидовать Кестлеру, но, по всей видимости, просчитался, так что позволил некоторое единственное допущение. Он находил чертовски веселым тот факт, что она говорила сейчас действительно правильные вещи и непременно радовала своего господина, вот только немного ошиблась с выбором претендента на эту роль. У Кестлера в руках находился очень ценный приз в виде полного подчинения своих вассалов, и действительно не суть важно было, о чем думали его верноподданные, когда ценили, мыслили или желали, ибо одновременно с этим, какой бы промежуток ни возьми, они служили. Таким рвением с её стороны сам Реми похвастаться не мог, хотя, несомненно, хотел, однако ему принадлежало лишь тело от макушки до кончиков пальцев на ногах. Процесс разламывания внутренних стен, коими Ирен была огорожена со всех сторон, бесконечно увлекал, однако кер не спешил признавать собственные успехи, потому что ими эта женщина не баловала. Она больше напоминала крепость в долине, когда со склона холма, если очень сильно постараться, можно увидеть часть протекающей за городскими стенами жизни, зацепить лишь краем глаза с неудобной наблюдательной позиции. Но это не значило попасть внутрь, поэтому осада стен продолжалась.
В каком-то смысле он даже мог слегка посочувствовать ей сейчас, так как знал это колкое ощущение, по воле которого и взлетала вверх бровь, и вырывались острые замечания в адрес тюремщика. Может быть, в совершенно ином ракурсе, больше связанном с болью, он знал, насколько противно бывает, когда предает даже собственное тело. В его случае пропуская удары, в её – самого Реми. И так же он знал, что как только последняя физическая преграда падает, внутреннее  сопротивление становится только сильнее. А ведь Ирен была не из числа тех, кто сломавшись ползает по полу, размазывая сопли и кровь по лицу, значит, её путь лежал по пройденной им когда-то дороге.
- Учту, – он забрал у нее из рук чашку с вином, которой она уделяла всё свое внимание, позабыв про тарелку на коленях. Поставив и то, и другое на тумбочку, Реми нащупал под покрывалом щиколотку Ирен, и обхватил пальцами уже проделанным ранее жестом, но испытывая при этом слегка другие эмоции. Иногда даже безумие одинаковых попыток с ожиданием разных результатов приносило свои плоды, становясь чуть более разумным. Потяни он вниз, удариться она все равно ни обо что кроме подушки не могла, а количество выпитого он счел достаточным, чтобы не продолжать дальше. Но не став дергать и отпустив её ногу, кер сам улегся рядом, закинув руки за голову и глядя в потолок, - а имя и произношение потому, что я француз.
Хрен его знает, зачем кому-то пришло в голову тащить тогда еще пацана почти через всю территорию Османской империи, Реми об этом никогда не думал, ибо попал сразу с корабля на бал. Ему с чего-то повезло, возможно, чуть больше удачи оказалось отмеряно при рождении, иначе чем объяснить, что первые сознательные годы пришлись на войну, что для кера дорогого стоило. Обернув плотнее вокруг Ирен покрывало, и снизив голос, он рассказал ей о том, что стал сыном именно французского полка, посвятив шестнадцать лет наполеоновским войнам. Вряд ли ей это было интересно, но Реми нечего было скрывать и совершенно всё равно, что именно рассказывать, изображая из себя сирену, чтобы под звуки его голоса, дополненного выпитым ею вином, она заснула.  Она могла и не услышать, однако кер различил неясный тихий стук в дверь наверху, сигнализирующий о том, что Хэм разжился новостями. И лучше было бы оставить и так уставшую Ирен спящей, чем лицезреть более бурные последствия её опьянения.

Жест, по мнению Реми, вышел нелепым и грубым, не смотря на всю изящность его исполнения. Почти ласковое прикосновение ладони, словно бы отработанным привычным движением, ставшим уже настолько естественным, что обращать на него внимания не стоило. Однако кер все же обратил с тем свойственным ему насмешливым сравнением, которое рисовало Ирен не пленницей, а теплой сонной женщиной, отравляющей его на работу, чтобы по приходу домой встретить испеченными пирогами, и точно таким же движением убрать усталость с его лица. Вся собранная нелепость от этого умножалась в несколько раз, делая насмешку более ядовитой. Переведя взгляд со скучного, изученного вдоль и поперек потолка, он посмотрел на женщину, в данный момент старающуюся его убедить в чем-то своем, хотя промолчи она, сомнений возникло бы меньше. Выбранным нейтральным фразам можно было верить, ибо они не несли в себе никакого смысла, кроме смешного, но до боли понятного желания почувствовать себя хозяйкой положения, разрешающей покинуть свою обитель слегка подзадержавшемуся гостю. Иди… Прошлый раз, когда она делала нечто подобное, утверждая право на свое мнение и действуя согласно ему, Реми не оценил, к тому же потратил артефакт и собственные силы. А после – учел её отказ давать обещание, что такого более не повторится. В последнее время, а именно сутки, учитывать приходилось слишком уж многое.
Сдержавшись и не сказав что-то похожее на «да, дорогая», кер улыбнулся, протягивая свою руку к её щеке ответным жестом, и подумал, до чего странные повороты иногда выходят на дороге по жизни. К примеру сейчас, когда он лишал её сознания лишь для того, чтобы Ирен в своем стремлении к независимости и свободе не натворила дел покруче. Недавно всплывшая в памяти старинная игра на фантазию теряла в её лице перспективного настойчивого игрока, и Реми менять ситуацию не желал. «Выключив» её сползшими со щеки на шею пальцами, он подхватил безвольное тело и аккуратно уложил на кровать.  Пробуждения после подобного навязанного сна всегда выходили интересными и по форме, и по содержанию, но лишних мук совести по этому поводу кер не испытывал, выбирая между неестественным сном и более простым и эффективным связыванием. Поднявшись с постели, он повернулся обратно, рассматривая лицо Ирен, даже в таком состоянии неспокойное, будто она закрыла глаза всего на один миг, о чем-то глубоко задумавшись. Покрывало, так старательно обертываемое вокруг, сползло ниже, превращая насильно лишенную сознания женщину в модель для художника, выбирающего пастельные тона и рисующего исключительно маслом, и исключительно обнаженную натуру в томных позах легкого дневного сна.  Подцепив край покрывала пальцами, Реми отбросил его в сторону, открывая Ирен в таком виде, в котором успел уже досконально изучить. Вряд ли пристальный чуть прищуренный взгляд, блуждающий по подъемам и впадинам, образующим неповторимый рельеф женского тела, походил на взгляд эстета, рассматривающего особо ценное полотно из-за ограждения в музее. Нет, он знал, что в любой момент легко может снять цепочку, служащую барьером, и прикоснуться к этому творению, ибо оно из его частной коллекции. И это знание ему нравилось, он смаковал его, откладывая в сторону, но неизменно возвращаясь, дабы прочувствовать еще раз.
Халат валялся здесь же, забытый уже второй раз, но все-таки заслуживший свой шанс. Пока Ирен не могла тем самым полным достоинства жестом отклонить подношение в сторону, Реми приподнял её и вдел руки в рукава, сводя полы халата вместе и затягивая узел на животе. Оценив свою работу как удовлетворительную, не из-за техники исполнения, а из-за общей внешней ненужности самого действия, подхватил свою футболку и пошел наверх, рассчитывая, что Хэм его чем-то основательно порадует.
К слову сказать, некоторые радости обнаружились, однако их не хватало на покрытие образовавшихся отрицательных сторон. Ожидаемый посыльный задерживался, и точное время его прибытия терялось в неясном будущем, отрезающем его от этого дома внезапно появившимся патрулем. Парень за каким-то полез через тупиковый проулок, в глубине которого в данный момент и сидел, ожидая, когда сборная солянка из служителей «Огня» уберется с прохода. Реми не отказался бы побеседовать с кем-то, обладающим информацией, почему патрульные стоят на одном месте уже пару часов, ибо сам лично мог придумать несколько объяснений, в парочке из которых фигурировал он сам, его побег, брошенный внедорожник, и чудесным образом информированные обо всем этом стражи порядка. Проверить догадки возможности не было, если только не отлавливать информатора, что ситуацию бы только усугубило. На небольшом военном совете было принято решение отвлекающего маневра, и лишних исполнителей, кроме Реми не обнаруживалось.
- Все особо опасные предметы я убрал, но ты сам знаешь, как оно бывает, - Хэм как раз знал, так что пояснять свою мысль до конца кер не стал, ограничившись предупреждением и проигнорировав полный неодобрения взгляд Хэма, так как причины недовольства понимал лучше, чем могло показаться, но и свою точку зрения уже озвучивал. – Прослежу, чтобы пацан вышел, и вернусь.
В этот раз сказать вышло гораздо проще, чем сделать, ибо Меси ярким солнечным днем подходил ему раньше, когда затеряться среди спешащих по улице людей получалось на раз. Он сам давно привык к своей новой внешности, но окружающих это касалось мало, к тому же тюремщикам наверняка даже не пришлось призывать в помощь всю свою память к деталям, чтобы надиктовать приличную ориентировку. Сплюнув на землю, Реми зацепил в одном из переулков пожарную лестницу, и полез наверх, выбрав себе примерный путь до нужного ему места. Как ни странно, но город днем разительно отличался от города ночью, заставляя задуматься над таким контрастом. Словно бы темноту населяли придуманные живым воображением чудовища, моментально исчезающие при свете. Заколоченные окна в некоторых домах уже не особенно бросались в глаза, ибо их заслоняла периодически снующая по улицам малышня, люди все так же спешили по своим делам, из лавки пахло свежим хлебом, а жизнь продолжалась. Он все равно замечал, какими взглядами жители провожают иногда проезжающую патрульную машину, он не придавал этому того значения, которое, несомненно, каждый такой провожающий пестовал в душе. Люди всегда боялись, это чувство досталось им от предков, еще лазающих по деревьям, и с течением времени только разрослось, позволяя добраться почти на самый верх пищевой цепи, не сдохнув где-то по дороге. Поэтому в городе бегали дети, и продавался этот самый хлеб – лоялисты превалировали, выбрали свою сторону и жили относительно спокойно, даже не задумываясь, когда перед ними вставал выбор сдать или нет. Реми это в людях ценил, ему было наплевать на их внутренний мир и их установки, однако он понимал, насколько такое положение расслабляет служителей «Огня», что не могло не радовать. Стоило появиться какому-то умнику, решающему перевернуть историю и поднять массы, как ситуация переставала быть удобной. В данный момент «удобство» и помогало добраться до проулка по крышам, не натыкаясь на лишних свидетелей, пусть и с проявленной для этого максимальной осторожностью. Сверху патрульная машина просматривалась хорошо, а вот парня видно не было, за что Реми поставил ему плюс в графу, где уже ровным строем толпились минусы. Время, чтобы придумать какой-либо приемлемый обходной маневр, в наличии было, но кер не горел желанием его тратить, отчего тихо хмыкнул, надвинул пониже капюшон одолженной у Хэма куртки и спрыгнул с пожарной лестницы прямо перед одной из мирно идущих по улице девушек, вырывая у нее сумку.
- За Сопротивление! – звучно провозгласив полностью лишенный смысла при ограблении лозунг, зато служивший самым лучшим маяком, на который патруль поплыл бы на полной скорости сквозь бурю и шторм, он рванул дальше, снимая машину с места, где она уже почти проросла, и уводя за собой в сторону. Ошейник очень мешал, и сейчас, и минуту назад, и минутой позже, однако Реми больше полагался на свое знание города, и таких мест в нем, куда машина точно не проедет, к тому же приходилось следить за расстоянием и визуальным контактом, ведь если в патруле хотя бы один не был человеком, то шансы уйти стремились к нулю. Его обещание сразу вернуться выворачивалось наизнанку, растягиваясь во времени на неопределенный срок.
Такое опоздание и стало еще одним незатейливым с первого взгляда совпадением, которое наряду с остальными вплеталось тонкими нитями обстоятельств в накрепко спаянную сеть случайностей, ведущих собственную логическую цепочку. Он не запомнил, где она начиналась, но чувствовал, что ведет в сторону дома, отчего шаг пришлось ускорить в виду наличия там Хэма и Ирен, а также, пожалуй, самого ценного из ключей, которые существовали в природе. Внешне все казалось по-прежнему, шестое чувство отдыхало, ибо не требовалось керу для определения мелких несоответствий, моментально разросшихся до фактов, стоило переступить порог. Он не смотрел на битую посуду и перевернутую кое-где мебель, он сразу начал искать взглядом следы крови или тела, прислушивался к движениям в комнатах, но слышал шум только из одной из них. Той, что находилась в подвале. И тут уж стало не до осторожности. Реми не знал кто и зачем, а так же ответов еще на несколько десятков вопросов, потому что его занимали несколько другие моменты, касающиеся незваных визитеров, и самого их здесь присутствия. Смысл гадать, если можно спросить. И позаботиться о том, чтобы получить информацию даже в том случае, если её не захотят давать. Машинальным движением он коснулся ошейника, как всегда проверяя его наличие, ибо эта привычка выработалась быстрее, чем он вбил себе в голову истину, что ошейник точно никуда не денется. А затем просто возник на лестнице, ведущей в подвал.

В идеале он рассчитывал услышать внизу голос Хэма, ибо знал этого старикана слишком хорошо, чтобы закралось хотя бы одно сомнение. Конечно, все люди были смертны, и с годами приобретенного опыта их тело изнашивалось как пара крепких, но все равно невечных сапог. Однако знакомство длинною в две трети века позволяло не только наблюдать за изменениями, но и быть уверенным в способностях, из-за чего Реми сейчас прищелкнул языком, выражая то ли разочарование, то ли начинающую образовываться где-то внутри жажду борьбы. Он сразу определил, что их трое, но не смотрел ни на одного из них, словно и не видел вовсе, сконцентрировав всё свое внимание на Ирен, на её бледности, на контрастном цвете щеки по сравнению с остальной поверхностью кожи, на взгляде, в котором читались те же эмоции, которые он и без того чувствовал. Маленькая принцесса, по всей видимости, решила оставить неожиданным гостям страх, а для него поберечь свою злость. Кер оценил. К тому же понял, что подарок идет в солидную копилку собственной тихой пока ярости, потому что считал, что с некоторого времени право оставлять на ней синяки принадлежит только ему. Исключений не предполагалось.
- Может, ты хочешь, чтобы я ушел? – выбрав французский снова, она намеренно или нет давала гостям лишний повод для размышления, и суда по ситуации наверху, все их мысли двигались исключительно в направлении «Халк крушить». Реми стоял около выхода, а пауза позволяла скрыться за дверным косяком раньше, чем парень с пистолетом вспомнит, как нажимать на курок, однако так быстро уходить, даже не познакомившись, кер счел дурным тоном. Теперь можно было посмотреть на остальных, будто раздвинув границы зрения, чтобы в них влезала не одна Ирен. Первый с оружием, полтора метра вниз, по полметра в обе стороны для маневра. Выхватить, выстрелить. Цель – девчонка. Третий – язык. Он оценил огненный шарик в руке Хранительницы, сжал руку в кулак, дабы вновь не потянуться к ошейнику. И именно в этот момент понял, что действительно дурак, а разозлился от такого поворота сильнее, потому что мог и хотел устроить потасовку. Да и сделал бы это, застань троих незваных гостей в пустой комнате. Под эгидой ограничений, захлестнувших сейчас с новой силой, Реми чувствовал себя не особенно весело, потому что приятными ощущения было не назвать, следовательно, они казались лишними и инородными. Он не привык испытывать отрицательные эмоции сам, и привыкать в дальнейшем не желал. Кулак пришлось медленно и нехотя разжать.
- Эй, я знаю этого парня. Ты только глянь на его лицо! Слышал вчера про побег? – девчонка лопнула пузырь жевательной резинки и повернулась к стоящему у кровати подельнику. Ну, что ж, Реми и так мог предположить, что с некоторого времени внешность стала его визитной карточкой, а сейчас еще и помогало выгадать несколько секунд для продолжения собственной дурости, что помогало в некоторой степени снять злость и почувствовать себя снова целым. Он предполагал, что проиграет, вспомнил, что теперь по сравнению с Хранителями никто, но уж слишком многое ему не нравилось внизу, а перед тем как поднять ладони вверх в жесте признания собственной слабости, не прочь был рискнуть и показать, что некоторые вещи делать нельзя. В том числе и трогать руками принадлежащую ему собственность. Полтора метра вниз и полметра в обе стороны, а вот цель другая. Подняв руки на уровень лица, он шагнул вперед, оттолкнулся от ступеньки, пролетев расстояние с ускорением, лишь для того, чтобы развернуть направляемый на него пистолет в сторону гостя в глубине комнаты, и выстрелить в правую руку. 
- Она тебе больше не понадобится, - сказать пришлось быстро, ибо зазевавшиеся Хранители среагировали еще быстрее, но Реми был слишком доволен собой, чтобы полностью проникнуться всенародным гневом. Хрен знает, кто из них был главным, но крик «не убивать» давал возможность пожить подольше, оценив проведенные вне тюрьмы сутки в другом ракурсе, и начать снова думать, как выбраться из тюрьмы новообразовавшейся, теперь выстроенной противоположным лагерем. Определенно, пока он держался в стороне от дрязг между группировками, жизнь была куда проще. А теперь приходилось выступать мальчиком для битья не только за себя самого, но и за эту злобную женщину на кровати, которая в данный момент, скорее всего, размахивала бы помпонами болельщицы, окажись они у нее в руках. Охренеть, техника. Зато сейчас он смог на себе почувствовать, что испытывает Ирен, когда он «выключает» её при надобности, пусть сам провалился буквально на минуту или около того.